Где болит? Что интерн делал дальше - Макс Пембертон

Но тут недовольная гримаса сползла с ее лица.

– Мне когда-то назначали одно лекарство, и оно мне очень помогло, – с улыбкой заговорила она. – Очень приятный врач мне его выписал. Я, правда, не помню, как оно называлось…

Тут я начал раздражаться, стало ясно, к чему она клонит.

– Такие маленькие голубенькие таблетки… кажется, «Валиум».

Я вспомнил, как Молли в первый же день меня предупреждала, и уже представил перепалку, которая сейчас последует. Я пролистал карту Кристи, но там ни разу не упоминалось о подобных назначениях, сделанных кем-нибудь из докторов до меня. Она действовала наудачу, и я это понимал, но все равно на мгновение испытал соблазн дать ей рецепт на пару недель, просто чтобы избежать скандала. Вот только помогло бы такое лечение не ей, а мне – от тревоги перед ее агрессией. Одновременно обеспечило бы прецедент, и не только ей, но и бессчетным ордам пациентов, которые выстроились бы в очередь у меня перед дверью, требуя таблетки и себе. Кристи же просто подсела бы еще на один крючок, обзаведясь новой зависимостью.

– Нет, – начал я, – «Валиум» вам я выписывать не буду.

Прежде чем я успел объяснить причины отказа, она вскочила на ноги.

– Все вы, врачи, одинаковые. Ах ты, говнюк! – заорала она и ногой отшвырнула стул. Он ударился о стену, отколов кусок штукатурки, и упал на бок.

Я постарался сохранить спокойствие.

– Пожалуйста, Кристи, сядьте, и давайте все обсудим.

Она двинулась ко мне: зубы стиснуты, лицо раскраснелось, по дороге смахнула с кофейного столика на пол бумаги и перевернула его.

– Никто из вас не понимает! Никто мне не может помочь! – прокричала она, нависнув надо мной.

Я подумал, что сейчас она меня ударит. Сердце бешено колотилось в груди. Она наклонилась: так низко, что наши лица едва не соприкасались; я не мог встать, не оттолкнув ее.

Она глядела мне прямо в глаза, продолжая кричать «почему вы не хотите мне помочь?!» и брызжа слюной. Но вдруг лицо ее переменилось, как будто она увидела себя в зеркале. Она разжала зубы, выпрямилась, подхватила свою сумку и выскочила из кабинета, с грохотом захлопнув за собой дверь. Я не пошевелился; так и сидел за столом, пытаясь прийти в себя, и чувствовал, как у меня трясутся руки.

Дверь распахнулась, и я поднял голову, решив, что Кристи вернулась.

– Еще один «довольный» покупатель? – спросила Эми, задрав одну бровь. – Я услышала, как Кристи орет, и подумала, что тебе может понадобиться помощь. Но ты, похоже, разобрался сам.

Она улыбнулась, подняла стул и поставила на место столик. Мне хотелось ей сказать, что ни в чем я не разобрался. Я вообще не знал, как поступить.

Появилась сестра Штейн.

– Я слышала, наша мадам опять разбушевалась. Она что, уже ушла? Надо, чтобы кто-то с ней поговорил и предупредил ее. Такое поведение в клинике недопустимо. Она постоянно так делает.

Эми вышла, и сестра Штейн собралась последовать за ней, но я попросил ее остаться.

– Да? – спросила она.

Я не знал, что сказать.

– Она меня напугала, – выдавил я кое-как и сразу пожалел о своих словах. Насколько трусливо они прозвучали? – Я думал, она меня ударит, – добавил, пытаясь оправдаться.

Я чувствовал, как краснею. Такого стыда не испытывал с тех пор, как описался в раздевалке, когда из моего шкафчика внезапно выскочил Энтони Страуд. Но тогда мне было всего 5 лет. И почему из всех людей, кому я мог рассказать о своем испуге, я выбрал сестру Штейн? Это же все равно что искать сочувствия у Чингисхана!

Она закрыла дверь за собой. Не смейтесь, прошу, не смейтесь надо мной, думал я. Но она не собиралась смеяться. Вместо этого Сестра Штейн села на стул и наклонилась ко мне. Я замер в ожидании каких-нибудь мудрых слов.

– У вас все получается. Это трудная работа и трудные пациенты. Всем, кто здесь работает, временами бывает страшно. Но вы молодец.

Коротко и по делу. Очень в духе сестры Штейн. Она встала и пошла к двери.

Вообще, мне хотелось немного другого. Никаких предложений посидеть со мной, пока я принимаю пациентов, никакого чая, никакого сочувствия. Но когда я вышел на перекур, то понял, что именно в этом и нуждался (я имею в виду слова сестры Штейн, а не сигарету, хотя в ней, если честно, я нуждался тоже). Мне надо было привыкать разбираться со сложными ситуациями самому, и у меня получалось.

– Привет, доктор Макс, – поздоровался кто-то со мной. Я поднял глаза. Это была Тамми. – Я пришла за метадоном, – сообщила она, пиная камешек ногой.

– Как вам доза? Симптомов отмены нет? – спросил я, туша сигарету.

– Не, все хорошо, – ответила Тамми, заходя за мной в дверь.

Я подписал кое-какие бумаги у себя в кабинете, и тут зазвонил телефон: Тони из приемного.

– Я только что получил анализ мочи Тамми. Тебе надо взглянуть.

– Да? Почему это? – удивленный, спросил я, – Что она принимала?

– Лучше спроси, чего не принимала.

Я повесил трубку и спустился вниз.

Тони сидел за стойкой в приемном, махая мне бланком.

– Красная тряпка для быка, – сказал он, – правда, это не тряпка, а ты не бык.

Я взял листок у него из рук. Анализы показывали, что она употребляла не только героин, но и кокаин, и «Валиум». Я тяжело вздохнул. Я-то думал, в последние пару недель дела пошли на лад. Но нет, мы снова вернулись к началу.

Я пошел в комнату ожидания. Увидев бланк в моих руках, Тамми ойкнула.

– Да уж, «ой», – ответил я.

Вместе мы прошли в кабинет и в молчании уселись друг напротив друга.

– Извините, – начала она. – Все шло так хорошо, но тут на прошлой неделе я встретила друга, который был раньше моим дилером, он меня позвал в гости, мы с ним выпили, ну и дальше… – она замолчала. – С тех пор я ничего не принимала, честно. Это было всего один раз.

Я никак не мог проверить, говорит она правду или лжет: анализ определяет только присутствие наркотика в организме, а не его количество.

– Прошу, вы должны мне верить. Я очень хочу бросить, правда! Я не могу дальше так жить.

Мир тяжелых наркотиков темный, мрачный и закрытый. Мне его секреты постепенно открывались благодаря работе, но я понимал, что широкая публика имеет о нем лишь смутное представление. Люди не знают, как наркоманы мечтают избавиться от зависимости, как ненавидят себя за то, что с собой творят, в каком отчаянии живут день за днем. Глядя на Тамми, плакавшую передо мной, я думал, что под воздействием средств массовой информации молодежь связывает крэк и героин в основном с поп-звездами. Эми Уайнхаус, Пит Доэрти – вот что они знают про наркоманов: гламурные вечеринки, премии, поклонники, слава. Тинейджеры постоянно следят за их жизнью, но сколько из них читает статьи, где говорится о связи наркотиков с проституцией, преступностью, болезнями и насилием? В Великобритании самое высокое в Европе количество смертей от наркотиков. Что бы вы ни думали про Эми и освещение ее жизни в прессе, она – икона поколения. Они танцуют под ее музыку, копируют ее наряды и прически. Хотел бы я показать поклонникам Эми своих пациентов. Это они заслуживали всеобщего внимания, они давали обществу назидательный, наглядный урок того, к чему ведет наркотическая зависимость, когда у тебя нет миллионных счетов в банке и на героин приходится зарабатывать проституцией и мошенничеством, воровать или становиться дилером самому. Для многих из них наркотики стали неотъемлемой частью жизни, так что теперь они просто не видели выхода, даже если хотели бросить. Я мало что мог сделать, чтобы вытащить их из этого болота и поставить на правильный путь. Я мог попытаться, но если они не возьмут ответственность на себя, то непременно сорвутся снова. Такова реальность героина и крэка. Никаких папарацци, никаких премий, никаких миллионных контрактов со звукозаписывающими компаниями. Никакой жизни.