Красная луна - Маркус Луттерман

Он почти выкрикнул эти слова.

– Ты можешь начать работу во время спортивных и пасхальных каникул.

– Почему мы не можем позволить себе купить гитару, если в состоянии купить билеты на самолет в Бразилию?

– Речь не о том, можем мы себе это позволить или нет.

– Но тогда о чем речь? Гитара не будет экологически чистой?

Мама улыбнулась, и это его еще больше разозлило. Потом она глубоко вздохнула и сказала:

– Я считаю так: если я куплю тебе дорогую вещь, как только ты ее попросишь, то ты не будешь заботиться о ней и скоро она тебе надоест. Но если ты немного подождешь и попотеешь за нее, то будешь радоваться еще больше, заполучив ее.

Роб ушел в свою комнату, хлопнул дверью и включил «Bad Religion» на самую высокую громкость. Как же он ненавидел благоразумие матери!

Но все произошло так, как она сказала. Целое лето Роб работал, разъезжая на велосипеде и раздавая листовки. Во время распределения он получил работу в Браттберге – районе города, где каждая улочка, казалось, резко поднималась вверх. Чертова работа! Но когда лето закончилось, он заработал не только на гитару «Epiphone» модели «Les Paul», но и на усилитель «Peavey» и гитарную педаль.

После этого они почти перестали громко ссориться, но годы состояния перемирия и ложного спокойствия постоянно всплывали наружу и доставляли Робу боль. Вскоре, когда он переехал в США и всерьез взялся за музыку, их отношения снова превратились в откровенную войну.

Мама не могла принять то, что он выбрал такой упаднический образ жизни.

– Знаешь, кто ты? – однажды заявила она, окинув Роба испепеляющим, презрительным взглядом, когда он пришел домой в новых кожаных штанах и настоящей леопардовой шубе. – Ты консьюмерист и эгоист.

– Черт, мама, а ты умеешь рифмовать, – сказал он, прервав ее. – Может, напишешь несколько песен для следующего альбома?

К тому моменту, как она попала в центральную больницу в Вестеросе с последней стадией рака, они не виделись почти два года. Роб даже подумал, что зашел не в ту палату, когда увидел ее. Щеки матери были распухшими от кортизона, а волосы висели как пакля.

Он действительно пытался помириться в последние дни ее жизни, и, возможно, даже она делала все, что могла.

Но этого было недостаточно.

На похоронах Роб был пьян. В церковном туалете для инвалидов они пил из горлышка «Jack Daniel’s» и уронил бутерброд в приходском зале. Он был язвительным по отношению к тетке, той самой, которая взяла на себя организацию похорон, а еще больше – по отношению к двум представителям Всемирного фонда дикой природы, которые произнесли хорошую речь о вкладе Лены в сохранение природы Бразилии в 1990-х годах. Один из них был немцем, и, похоже, присутствующие решили, будто это большая честь, что такой дальний гость приехал в Арбугу ради Лены Огнерюд.

Все, кроме Роба. Он, покачиваясь, поднялся после речи немца и презрительно посмотрел на него и его коллегу.

– Вы думаете, что знаете о моей матери много, но вы ни черта не знаете! – заявил он и махнул рукой так, что неполная чашка кофе опрокинулась на белую скатерть. – Что вы восхваляете на самом деле? То, что она всегда делала выбор за своих детей? То, что она потащила меня в поездку, которая навсегда разрушила наши отношения? Или что она спасла какую-то чертову лягушку?

Тетка положила руку на плечо Роба, пытаясь усадить его на место. Он оттолкнул ее.

– Вы промыли ей мозги, сволочи! Вы отняли у меня мать, и теперь ее больше нет!

Он уперся ладонями в стол и наклонился вперед, уставившись на двух мужчин. Первый опустил глаза в свою чашку. Второй пытался все объяснить:

– Но мы…

– Я презираю вас! – медленно произнес Роб, и мужчина замолчал. – Вас и все, о чем вы говорите!

Он покинул приходской зал, вызвал такси и отправился в аэропорт Арланда.

Он больше не приехал. Отвернулся от всех. Его сумасшедшая жизнь состояла из девушек, наркотиков, алкоголя и музыки. Просыпался Роб почти каждый день в четыре утра и начинал пить. Или писал песни. Или и то и другое.

Иногда Роб даже не мог вспомнить, что писал ночью музыку. Порой ему казалось, что он слушает не свою песню, а чужую демозапись.

Большинство сочинений были дерьмовыми – не более чем потоком тревоги без цензуры. Но некоторые – или хотя бы отрывки из них – просто волшебными. Тяжелые, как свинец, и рифф, и текст заставляли волоски на руках становиться дыбом. Несколько раз он обещал себе, что завтра закроет свой бар и отправится в студию.

Но завтра не настало.

Вместо него пришли Костлявый ТТ и Вакко – те самые чертовы люди! – и буквально вытащили Роба из квартиры в Бруклине, подняли на борт самолета, отправляющегося в Лос-Анджелес, а прямо из аэропорта повезли его в клинику «Бетти Форд» в Ранчо-Мираж.

Результат лечения был налицо. В течение нескольких недель он должен был открывать двери в свой темный внутренний мир и обращать внимание на воспоминания, которые пытался утопить в алкоголе. Роб сидел охваченный страхом и вспоминал свою жизнь – эпизод за эпизодом. Исследовал, как его поведение вредило другим.

Это было непросто, но постепенно приходило облегчение.

Роб звонил тетке и еще нескольким людям и просил у них прощения, а во время первой неуверенной попытки приблизиться к матери он решил даже разыскать представителей Всемирного фонда дикой природы, которые были на похоронах, принести им искренние извинения и сделать пожертвования.

Он позвонил Гасу и попросил найти их. На следующий день Гас перезвонил и сказал:

– Роб, у меня есть идея получше. Даже чертовски хорошая. Ты не будешь делать никаких анонимных пожертвований, ты примешь носорога. Это будет отличным пиаром!

– Носорога? Но моя мать никогда не работала с чертовыми носорогами. Она пыталась спасти лягушек и все такое…

– Но это носороги, которым сейчас дерьмово. Их, видимо, здорово преследуют, кроме того, это подходит для твоего имиджа. Большое животное, которое ходит как танк… Я присмотрел несколько хорошо известных заповедников в ЮАР. Они даже позволят назвать животное в твою честь, если ты пожертвуешь достаточно денег.

– Но мать никогда не была в Африке. По крайней мере, я об этом ничего не знаю. Она была в Бразилии и Парагвае.

Но Гас стоял на своем, и Роб был в таком состоянии, что не нашел в себе сил спорить.

Несколько недель спустя по почте пришел сертификат, где было написано, что теперь Роб являлся владельцем новорожденного черного носорога в Национальном заповеднике Лимпопо за пределами Худспрейта на северо-востоке Южно-Африканской Республики.

– Забота о редчайшем из двух видов носорогов, обитающих в ЮАР, делает вам честь, – сказал владелец заповедника Тинус ван Хобек, когда позвонил, чтобы лично поблагодарить его за большой вклад.