Боярин Осетровский - Константин Константинович Костин

надо таскать с собой на шее рядом с нательным крестом и есть только ею! Всё, от мяса до борща!

Я осознал, что сижу, злобно глядя в потолок и при этом обдумываю, можно ли съесть борщ вилкой. В своих размышлениях я уже прошел тот этап, когда выловил этой самой вилкой все кусочки мяса и овощей и, под Бодрым Словом, бодро пытаюсь выхлебать вилкой юшку…

Тьфу ты.

Я мысленно плюнул и рванул к двери, собираясь учинять сыск и расправу. В конце концов — я из Разбойного Приказа или из Хлебного? Неужели ж не смогу вычислить ту падлу, которая подмешала мне в морс какую-то отраву⁈ Тут мне невольно вспомнилось, что на латыни «mors» означает «смерть», хмыкнул… Вернулся к столу и забрал жбан с отравленным напитком с собой, вылив в него содержимое кружки. НЕ стоит его без присмотра бросать, по закону всемирно подлости, стоит мне выйти, как тут же примчится, к примеру, Ржевский, и разгоряченный, отхлебнет глоток-другой брусничной «смерти». А, хотя я и несколько подозреваю его в шпионаже на кого-то неизвестного, все же смерти этому бабнику не хочу. Даже несмотря на взгляды, которые он иногда бросает на тетю Анфию…

— Будь здоров, Викеша! — у самой двери я чуть не столкнулся с входящей ко мне Клавой.

— Будешь тут здоров…

— А что случилось? — тут же насторожилась она.

— Да вот, — показал я ей жбан, — отравить меня пытались.

Клава подняла крышку, заглянула внутрь, осторожно понюхала…

— Повариха? — спросила она.

Я тоже заглянул в жбан, но в нем плескался только морс и никаких улик, указывающих именно на Юлию, там не плавало. Как…?

— Потому что, — ответила Клава на невысказанный вопрос, — она единственная из наших слуг, братик Викешенька, кто находится под Повелением.

* * *

— Ты же мне сказал, проверить всех слуг, — поясняла она мне, пока мы поспешали в помещение, куда я приказал Ржевскому привести повариху, — просто так не спросишь, потому что им могли Повелеть отвечать на подобные вопросы ПРАВИЛЬНО, так, чтобы не вызывало подозрений…

Ну, по сути — да. Бояре живут в мире, где существуют Слова и Повеления, уже сотни лет и давно должны были отработать методики противодействия тем, кто под Повелением и методики противодействия тем, кто знает предыдущие методики.

— Так что я долго думала, вычисляла, прикидывала… И у меня получилось.

— Получилось — что?

— Получилось придумать набор из пяти вопросов. Хитрость в том, что простой человек на первые три ответит «нет», а тот, кто под Повелением на первые скажет «нет», а на третий — «да».

— А еще два вопроса зачем?

— Для верности.

— И что это за вопросы такие хитрые?

— А это, — Клава лукаво посмотрела на меня искоса и пунькнула меня в нос, — моя тайна. Не бойся, Викешенька, твоя сестричка всегда будет тебя охранять.

* * *

— Викентий Георгиевич! Да я же… Да у меня же… Никогда! Никаких непорядков! Всегда, всегда моя еда всем нравилась!

Ржевский, которому я про отраву не сказал, естественно, ничего не сказал и поварихе о причине, по которой ее притащили в мой кабинет. Кстати, этим он мне импонирует — во, какое слово я вспомнил! — раз приказали, значит, надо сделать, а почему да зачем — тому, кто приказал, виднее. Так вот, повариха определенно не знала, из-за чего ее привели, более тог — не понимала этого. А, значит, либо подливала яд, будучи под Повелением… либо и вовсе ни при чем.

— А если вы про тот мешок пшена сарацинского, так это мыши!

— Мыши? — я действительно вспомнил — когда она о нем упомянула — про мешок риска, который, точно, был закуплен, в ожидании когда я дозрею до каких-нибудь кулинарных экспериментов, — Целый мешок сожрали?

— Да нет! Внутрь залезли и прописали его прям насквозь!

Русские мыши не оценили рис и решили, что это такой наполнитель для туалета. Я хмыкнул, но непрекращающаяся словесная болтовня нервничающей поварихи начала раздражать. Боярин я или кто?

— Сядь. Помолчи. Не нервничай.

Повариху тут же плюхнулась на лавку, замолчала и как-то задергалась… Тьфу ты. Она же не понимает, что означает «нервничать». А получить под Повелением приказ, который не можешь выполнить — это очень плохо. Человек и свихнуться может.

— Не психуй.

Тьфу ты, и «психуй» она не поймет. И «нервы» и «психи» — слова из латыни, которые стали популярны в России веке в девятнадцатом, если не в двадцатом. Точно не помню, у меня по русскому языку четверка была.

— Успокойся.

Повариха Юлька наконец-то расслабилась. Что, учитывая ее габариты, успокоило уже меня. Дергающаяся рядом с тобой тетка величиной с некрупного медведя нифига не придает спокойствия.

— Так, — Клава почесала кончик носика, — дай-ка подумать, как из нее вытянуть нужное…

— Может, просто Повелеть ей рассказать правду?

— Не получится. Повеление на Повеление — не Повеление.

А, ну да. Если новое Повеление, полученное от того же, кто дал старое, входит с ним в противоречие — старое Повеление отменяется. А если новое Повеление получено от другого человека, не того, кто дал старое — новое будет проигнорировано.

Так. Так-так-так.

Клава тоже тихонько постучала пальчиками по столу — мы с ней сидели за столом, как два следователя, типа добрый и злой, а повариха Юлия сидела на лавке перед нами.

Наконец, Клава что-то придумала и подняла взгляд. Даже меня пробрало. У моей Клавочки, с ее милыми пухлыми щечками и сияющими круглыми глазками, лицо приобрело выражение, которое без всяких слов и грамот говорило, что передо мной не просто девчонка, а КНЯЖНА. Та, чьи отцы, деды, прадеды веками повелевали людьми и знали, что их слов послушаются беспрекословно. Эх, надеюсь у меня в крови тоже есть умение так себя вести. У меня отец тоже был боярином. И дед. А прадед был каким-то авантюристом, бродящим по сибирским лесам, но то, что он смог добыть себе Источник и выгрызть боярство, говорит о том, что и у него в жилах текла кровь нужной крепости.

— Ты подливала отраву в еду Викентия Георгиевича?

— Нет, что вы, Клавдия Георгиевна…

Клава, вообще-то, Васильевна, но отец от нее отрекся, а я взял в сестры, так что повариха, можно сказать, и не ошиблась.

—…я никогда никому отравы не подливала…

Мое Повеление успокоиться еще действовало, так что свое оправдания Юлия произносила спокойным, даже чуть скучающим голосом. Всё лучше, чем истерика…

— Ты подливала что-нибудь в еду Викентия Геогиевича?

— Нет, Клавдия Георгиевна, да и зачем? Вот приправы — да, сыпала, соль, опять же…

— Ты подливала что-нибудь в питье Викентия Георгиевича?

— Нет.

— Ты подсыпала что-нибудь в питье Викентия Георгиевича?

— Нет, да и что туда можно подсыпать? Морс же, в него приправ никто ж не сыпет и не солят…

Клава резко повернулась ко мне.

— Заметил? — азартно спросила она.

Заметил — чт… а, ну да. Не сразу, но я сообразил. На все вопросы повариха отвечала в своем стиле, подробно и многословно. А на один вопрос — короткое «нет».

— Что ты подливала в питье?

— Ничего.

Снова короткий ответ.

— Врет? — повернулся я к Клаве.

— Не врет. Ей повелели так отвечать.

— Почему тогда она про отраву не так ответила?

Невразумительно, но Клава поняла:

— Потому что отравой она это не считает. Ей дали яд и сказали, что это — что-то безобидное. Под Повелением она и не засомневалась.

— Почему ей просто не повелели подлить отраву и обо всем забыть?

— Потому что, — лекторским тоном произнесла Клава, — в этом случае она и вправду бы забыла ВСЁ. Согласись, слишком подозрительно, когда после смерти хозяина его повар теряет память. Тут любой догадается, что дело нечисто.

— А приказать, чтобы она забыла только момент с подливанием? Или вообще — забыла о том, что ей что-то велели?

Клава хихикнула:

— Я один раз подслушала разговор отца. Он говорил, что вот это, повелеть забыть про Повеление — самая частая ошибка молодых бояричей. Если она забудет про Повеление — то забудет и то, что ей повелели забыть…

Понятно. Или впадет в рекурсию или просто продолжит все помнить. Блин, казалось бы — у тебя есть Повеление, просто скажи, чего хочешь, тебе подчиняться — и никаких проблем. А тут выясняется, что Повеление чем-то сродни программированию… ну, насколько я себе это представляю. Потому что, если честно, все, что я знаю о программировании — некоторые программисты любят носить полосатые чулки.

— Так что, — Клава азартно потерла ладони, — это точно она! А вот кто ей это повелел — вот это мы сейчас