Песчаный колокол - Александр Райн

от обиды. Он понимал, что большего ему всё равно не предложат, а это уже лучше, чем ничего.

Быстро освободив рабочее место, Герман поставил чайник и умылся холодной водой. Ему требовалась концентрация. Осирис тем временем вываливал из своих бездонных карманов собранную им глину на «операционный» стол.

Нужно было взбодриться и немного расшевелить мозг. У себя в мастерской, в отличие от «Старой вазы», Герман пил только растворимый кофе, так как на кофеварку не осмелился раскошелиться, зато эффект был не хуже. Кофейник был опустошён, и Герман почувствовал себя намного лучше.

Он стоял над небрежно развалившейся на его столе сухой землёй и никак не решался начать. Кажется, только сейчас он осознал всю ответственность, которую на него возлагали всё это время. Герман засомневался. Страх сковывал его, и по рукам периодически пробегала незнакомая дрожь.

«Я не имею право делать подобное», – думалось ему, когда он начал разминать глину.

– Это ведь имеет право делать только Он, разве нет? – не поворачивая головы в сторону Осириса, рассуждал Герман, желая найти оправдание своим действиям.

– Возможно.

– А что если я сейчас совершаю самый сильный грех в своей жизни?

– Вы не задумывались над этим, когда лепили собственное тело, а сейчас вдруг решили?

– Это другое…

– Поздно бояться переступить черту старта, когда ты уже зашёл на второй круг.

Больше они не разговаривали.

Герман закончил разминать глину и осторожно развернул свёрток, боясь коснуться бледного тельца. Он положил его так, чтобы можно было как можно точнее просмотреть все детали. Направив на него самую яркую лампу, Герман прищурился, отчего его лицо стало выглядеть на десяток лет старше, и начал задавать пропорции будущей фигуры.

Ручки малыша были прижаты к телу. Осирис убедил скульптора, что, если он сделает так же, те не прирастут, когда ребёнок оживёт, и это немного облегчило задачу.

Самым сложным было лепить маленькие скрюченные пальчики на руках и ногах, но эти детали было необходимо делать как можно точнее. Глаза, нос, губы, каждая складочка на теле – всё выводилось с филигранной точностью и заняло немало времени.

Герман несколько раз просил Осириса поставить чайник, но тот, видимо, в силу своего особого статуса молча оставался стоять на месте. Тогда операция прерывалась, и, бросая надменные взгляды на своего гостя, Герман шёл готовить кофе, так как время давно перевалило за третий час ночи и его глаза смыкались от усталости.

В стёкла окон нещадно лупил дождь. Герман представлял себе миллиарды душ, что стремятся стать частью этого маленького человечка на его столе, но тот дождь был самым обычным и мог стать лишь частью луж возле мастерской, внутри которой происходило самое настоящее чудо.

Сутки тянулись целую вечность и в то же время летели. Никто не заметил, как взошло солнце, – оно поднялось где-то далеко за городом и утонуло в гранитных тучах.

Герман был полностью опустошён, когда у него оставалось всего 10 минут до назначенного часа, а он ещё не закончил рисунок левого уха.

– Оставьте, – подошёл к нему Осирис.

– Что? Но я не закончил: раковина неровная и не хватает хрящей – это будет уродство.

– Никто не идеален. У нас нет времени.

– Но мне нужно всего несколько минут, – протестовал скульптор.

– Всё и так сойдёт. Вы справились, наш договор в силе.

– Но!.. – Герман не успел договорить, так как Осирис всё сделал очень быстро.

Через несколько секунд всё помещение содрогнулось от звонкого детского плача, который впервые слышали эти стены. Сердце Германа пылало огнём, он плакал от счастья, не в силах остановиться. Ребёнок был жив и прекрасен. Это было настоящим чудом.

Осирис исчез с новорождённым на руках и не появлялся до тех пор, пока Герман не призвал его, отоспавшись после тяжёлой ночи.

– Как он?

– Жить будет.

– Куда вы его отдали?

– Туда, откуда за последние пятьдесят лет не вышло ни одного преступника или заядлого негодяя. У него нет судьбы или цели. Это чистый лист, который будет жить так, как сам захочет, и я надеюсь, что в том приюте ему помогут определить хорошую тропу.

Осирис был сегодня излишне многословен, видимо, теперь у них с Германом было что-то общее, о чём они могли иногда пообщаться.

– Вы не боитесь, что, несмотря на приютское воспитание, он станет настоящим злом? Каким-нибудь новым Гитлером? Дети в таких местах жестокие, душевные раны могут вскрыться много лет спустя, – Герман сам не понимал, зачем ему эти разговоры. Наверное, так он искал расположения в глазах Смерти.

– Я всегда могу его остановить, у меня есть полное право вмешиваться.

– А если вмешается кто-то ещё?

Осирис промолчал, но Герману этого было вполне достаточно.

– Вы обещали помочь мне собрать глину, – решил, наконец, скульптор перейти к обсуждению их нового договора.

– Обещание будет исполнено, вы уже готовы?

– Думаю да, но…

Он не успел договорить, так как стены мастерской уже исчезли, точно краски с холста, что попал под дождь. А дождь действительно лил. Он лил всё так же нещадно и бесконечно, посылая души к земле, словно смерти не было конца, но это означало лишь то, что жизнь не останавливается и каждую секунду в мире раздаётся стук тысячи новых сердец.

– …Где ваш пиджак? – закончил свой вопрос Герман, когда уже было поздно.

Осирис медленно опустил на землю одно колено, затем – второе. Крупные бесцветные капли обрушивались на его череп, придавливая волосяное поле и обнажая кожный покров.

Осирис поднял обе руки к небу, словно воздавая ему молитву. Пальцы его были скрючены и напоминали когти стервятника. Он опустил их резким движением одновременно с ударом молнии, которых Герман здесь раньше никогда не видел, хотя гром гремел постоянно. Весь десяток пальцев до корней вошёл в земляное плато. Осирис взревел голодным зверем и потянул землю на себя. После первого же погружения у его колен собралась приличная горка глины. Загипнотизированный этим представлением Герман чуть было не забыл, зачем он здесь, и, как только увидел, что Осирис делает второй замах, сам упал на колени и вцепился в тело пустыни. Ногти до сих пор не смогли привыкнуть к этой работе, но Герман уже научился не обращать внимания на боль и спокойно переносил все тяготы. Они стояли наравне, друг напротив друга: скульптор и Смерть – оба на коленях – и погружали пальцы в сухую землю. Несмотря на дождь и ломоту в спине, Герман чувствовал себя как никогда прекрасно – он был первым человеком в истории, кто сделал одолжение высшим силам и они платили ему в ответ, не стесняясь трудиться с