Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом - Илья Троянов

Дома он разбудил Яну. Мне надо с тобой поговорить. Она перевернулась на другой бок. Он перебрался через ее клубком свернувшееся тело, начал трясти и громко приговаривать: проснись Яна, ну проснись же, я должен тебе кое-что сказать, важное, очень важное. Она выпрямилась, недовольно на него поглядела, взяла подушку, взбила ее и, придвинув к стене, прислонилась к ней.

— В чем дело? Ты что, только сейчас вернулся? Ты где пропадал?

— Очень затянулось, нам велели поднимать шум, чтобы никто не мог расслышать приглашенного оратора.

— Угу.

— Я хочу уехать.

— Куда уехать?

— Отсюда уехать, из этой страны, в какое-нибудь другое место. Здесь нечем дышать.

— Ты должен радоваться, что мы можем жить у моей матери. Или у тебя есть на примете свободная квартира, куда ты можешь нас пригласить?

— А иметь собственную квартиру, только для нас, разве ты бы этого не хотела? В других местах квартира не проблема. В других местах у каждого есть отдельная квартира.

— Хорошо, хорошо, давай поедем. Только говорить об этом надо на трезвую голову, а сейчас лучше спать.

— Но я серьезно. Сегодня ночью я это понял. Я знаю, я уверен, я думаю, что всегда этого хотел.

— А вот я не уверена.

— Я непременно хочу уехать.

— А меня ты и не спрашиваешь?

С этого дня все их разговоры делали соучастницей ночь. Васко обрушивал на жену аргументы и замыслы, Яна же отвечала, что сама мысль об этом вызывает у нее острейшее неприятие. Все ее чувства противились побегу, и вскоре Яна поняла, что Васко никогда не примет ее чувства как нечто равноправное с его доводами. Когда он подступался к ней с вполне разумными мыслями, такими, например, как будущее Алекса, она не находила убедительных возражений. Она могла только поминать возможные опасности. Итак, у него были правильные аргументы, а у нее — ошибочные чувства. Ее сопротивление становилось день ото дня все слабее, часто отламывалось по кусочкам, словно грифель в карандаше. Она ни с кем не могла об этом поговорить. Васко даже не пришлось призывать ее к молчанию, что ты, нет-нет, и матери тоже не надо, ты знаешь, как она любит поболтать, а учитывая, что у тебя пять сестер и при них пять мужей, — минуты не пройдет, как об этом будет знать весь город, а заодно и государственная безопасность. Итак, никто не мог укрепить ее нежелание, и никто не мог прогнать растущую неуверенность, подтвердить, что она, возможно, не права, а Васко, возможно, прав. На воровской манер проникали в нее сомнения и нерешительность, подтачивая ее силы, потребные дня несокрушимого сопротивления.

Границы своей реальности Яна все чаще преодолевала в мечтах, мечтах, начисто лишенных амбиций когда-нибудь обернуться реальностью. Васко же, напротив, в смелых полетах преодолевал границы до того часто, что вполне мог бы начертить карту, топографически безукоризненную карту равнин и гор и рек по ту сторону. Вот с помощью этих карт он и собирался ориентироваться, когда окончательно вознамерился преодолеть самую непроходимую из всех границ, железную.

Вторая максима, которой руководствовался Васко, звучала так: Стайера может привести к цели только выдержка. Кто устремляется прочь без всякой подготовки, тому не избежать горьких разочарований. В глубине души Васко, конечно, понимал, что та, обетованная, далеко на западе, отнюдь не изнывает по нему, как по своему суженому. Напротив, она желает, чтобы за ней ухаживали. Причем на чужом языке. Васко начал брать в библиотеке учебники, сухие грамматические правила со списками слов, которые он зазубривал, распределив на весь день, одни — пока едет трамваем на работу, другие — в обеденный перерыв, третьи — перед тем, как отойти ко сну. Яна гоняла его по пройденному, и они даже выучили несколько ласковых фраз, принадлежащих только им и никому больше, поздним вечером, когда все отойдут ко сну. Молва о знаниях, приобретенных Васко, просочилась к друзьям, вскоре Васко снискал известность как переводчик текстов в поп-музыке. Не столь подкованные в иностранных языках друзья с энтузиазмом поставляли ему излюбленные шлягеры, совершенно непонятные хотя бы из-за одного лишь хрипа и треска на далеких радиостанциях, а к тому же из-за употребляемого там сленга: Koz ai il oleys law yu, Du baba if yu baba law mi[8], а то — причем членораздельнее это не становилось никогда — Dudu hani, dudu mani, dudu yu main[9]. Крутая песня, они постоянно ее играли. Первейший хит. Скажи хоть, о чем идет речь. Чтобы не разочаровывать друзей, чтобы не прошла о нем молва, будто он вообще не владеет обетованным языком, коли не может понять простейший текст, да ты послушай, послушай: Lait ju mait bi, dait ju mait si[10]. Он проводил часы перед радиоприемником и медленно расшифровывал одну строфу за другой. Смысл, который в результате удавалось добыть, производил удручающее впечатление. С каждым разом в нем крепло убеждение, что незачем было так напрягаться. Куда проще самому придумывать тексты и выдавать их за перевод. Надо только придерживаться неизменного лейтмотива, приправлять его знакомыми, уже обесцененными словами, а потом слепить рефрен, который допускает бесконечное повторение. И ни одна живая душа не догадалась, что ей предлагают оду о любви домашней выпечки.

Столь же первоочередной задачей было наращивание стартового капитала для побега, чтобы не явиться туда попрошайкой, не споткнуться на полпути из-за отсутствия мелочи. Надо было добывать доллары, копить доллары, а самое главное — хорошенько их прятать, ибо тут вступала в игру жизненно важная третья максима: Чего другой не знает, от того он не страдает. Никто во всей семье не должен был ничего об этом узнать, никто из друзей, никто из близких. Солидная сумма долларов могла бы спровоцировать вопросы и опасения, а со стороны Златки — истерические призывы не наделать глупостей. Многократно обследовав свои пятнадцать квадратных метров, которые были предоставлены в распоряжение его самого, его жены и Алекса, он обнаружил роскошный тайник. Решетки детского манежа можно было выдернуть, если, приложив известное усилие, снять закругленные верхние нашлепки, и тогда глазам открывалось полое пространство, вполне достаточное для долларов, которые он мало-помалу накопит. Пришлось Яне привыкать к ежевечерней церемонии: Васко в победоносной позе, руки вытянуты вперед, смотрите хорошенько, в руках ничего нет, АБРАКАДАБРА АБРАДОЛЛАРА, руки прячутся за спиной, улыбка предваряет готовящийся сюрприз, губы выпячиваются для свиста, а руки тем временем снова являются на свет Божий, и между пальцами — сложенные в длину банкноты. Зелен цвет надежды, веер из балканских пальцев и американских долларов плавно опускается к недовольному лицу матери. Т-с-с, ты разбудишь его своим паясничаньем. Неужели нельзя спрятать деньги тихо, перестань, не тряси так громко… Она глядела на него скептически и тревожно. Полое пространство постепенно заполнялось, дурные предчувствия проникали глубже. В глубине души она не одобряла эту авантюру, но настал день, когда с ее губ сорвалось мертворожденное: Ну раз уж ты так хочешь.