Парадокс добродетели - Ричард Рэнгем

На агрессивное поведение влияют гены; проактивная и реактивная агрессия контролируются разными нейронными путями и имеют разные наследственные компоненты; некоторые гены повышают уровень реактивной, но не проактивной агрессии. Можно надеяться, что будущие близнецовые исследования, исследования приемных детей и исследования работы самих генов будут открывать все новые факторы риска реактивной и проактивной агрессии. На сегодня же мы можем утверждать, что эти два типа агрессии складываются из очень непохожих эмоциональных и когнитивных реакций и имеют разные биологические основы.

Таким образом, можно предположить, что реактивная и проактивная агрессия эволюционировали независимо друг от друга. Это предположение было подтверждено в исследовании на крысах, проведенном в России. Отбор серых крыс на покорность человеку привел к снижению уровня реактивной агрессии, что подтверждалось повышенным уровнем серотонина. Однако склонность крыс к проактивной агрессии при этом не изменилась51.

По сравнению с другими животными человек обладает пониженной реактивной и повышенной проактивной агрессией. Как же так получилось? Поиски ответа мы начнем с разговора о низкой склонности человека к реактивной агрессии. Многие животные, обладающие, подобно людям, повышенной миролюбивостью, являются одомашненными. Поэтому давайте посмотрим, что происходит с видом, когда он подвергается одомашниванию.

Одомашнить – это не то же самое, что приручить. Дикое животное иногда можно приручить, но это не сделает его одомашненным. Рэймонд Коппингер мог бы кое-что об этом рассказать.

Коппингер был биологом и участвовал в гонках на собачьих упряжках. Он разводил собак и понимал их как никто на свете. В 2000 году его друг Эрих Клингхаммер, директор Парка волков в Индиане, предложил ему зайти в клетку с ручным волком. Коппингер колебался. “Я не умею обращаться с прирученными волками”, – сказал он. Клингхаммер заверил его, что все будет в порядке. Предки его волков жили в неволе уже в течение нескольких поколений и имели мало общего с дикими волками. С десятидневного возраста их выращивали люди, “волчьи родители”. Даже повзрослев, они все равно каждый день взаимодействовали с людьми. Они носили ошейники и были настолько ручными, насколько вообще могут быть волки. “Просто обращайся с ними как с собаками”, – посоветовал Клингхаммер.

Коппингер так и сделал. Он зашел в загон, где уже находился Клингхаммер и его волки. Пробормотав что-то вроде “хороший волчок”, он похлопал взрослую волчицу Касси по спине.

По словам Коппингера:

Волки отличаются от собак. Сколько ни приручай волка, одомашненным он не станет. Волк может много лет подряд вести себя послушно, а потом вдруг забыть все, чему его научили. Диким животным доверять нельзя, потому что они все обладают очень высокой реактивной агрессией. Одомашненные животные между тем отличаются от своих диких предков генетически, и вызвать у них реактивную агрессию гораздо сложнее.

Дело тут не в том, насколько животное обучаемо. Шимпанзе – одни из самых умных животных, и если у них с конкретными людьми установились хорошие отношения, они могут слушаться так же, как волки слушались Клингхаммера. Возьмем специалиста по охране природы Карла Амманна. У них с женой Кэти в их доме в Кении в течение двадцати лет жил шимпанзе по имени Мзи, спасенный от браконьеров. Карл рассказывал, что Мзи продолжал спать с ними, даже достигнув половозрелости. Больше всего Мзи любил засыпать, устроившись между Карлом и Кэти и держа их за руки.

Я познакомился с Мзи несколько лет назад в гостях у Амманнов. Он вел себя вполне прилично, но в нашем общении всегда оставалось какое-то напряжение. Однажды во время завтрака мы с ним одновременно потянулись к кувшину с апельсиновым соком. Он схватил мою руку, державшую кувшин, и сильно сжал ее. Ух! “После тебя”, – проскрипел я. Спустя несколько минут, когда Мзи уже допил свой сок, я все еще растирал пострадавшую руку. У Карла и Кэти были с ним прекрасные отношения, но большинству других людей потребовалось бы очень долго приручать Мзи, чтобы спокойно жить с ним в одном доме – а уж тем более спать в одной кровати.

Мзи так хорошо ладил с Амманнами потому, что они посвящали ему очень много времени. То же самое можно сказать и о других человекообразных обезьянах, которые жили или тесно общались с людьми, – таких как, например, горилла Коко у Пенни Патерсон или шимпанзе Уошо у Роджера Фаутса. Тем не менее взрослым человекообразным обезьянам никогда нельзя давать той же свободы, которую мы предоставляем хорошо воспитанным собакам: это небезопасно. В своем рассказе о том, как психолог Роджер Фаутс и его команда работали с говорящей шимпанзе Уошо, в целом написанном в доброжелательном тоне, дрессировщица Вики Хирн упоминает цепи, крюки и электрошокер. Все это могло бы пригодиться Чарле Нэш, которая лишилась зрения, лица, рук и части мозга в результате нападения шимпанзе по имени Трэвис. Трэвису, заслуженному актеру телевизионных шоу, было тринадцать лет, и его хозяйка, Сандра Херольд, обращалась с ним как с полноправным членом семьи. Но однажды, увидев в руках Чарлы, подруги Сандры, одну из своих игрушек, Трэвис напал на нее и нанес чудовищные травмы2.

Даже когда шимпанзе живут в семьях или проводят всю жизнь вместе с людьми, которые изучают их и относятся к ним с искренней любовью и заботой, это все равно не гарантирует, что во время приступа агрессии они не воспользуются своей физической силой – даже если в остальном прекрасно понимают правила. Некоторым шимпанзе – как, например, Уошо – везет, и они живут вместе с другими шимпанзе в местах, специально приспособленных для того, чтобы они чувствовали себя комфортно. Другим везет меньше, и они проводят всю свою взрослую жизнь в одиночном заключении. Но в обоих случаях свободу шимпанзе приходится ограничивать – из-за их неспособности к самоконтролю. Как пишет Хирн, по-настоящему доверительные отношения мы можем иметь только с одомашненными животными.

Человек занимает вполне определенное место на шкале прирученности/одомашненности. По сравнению с дикими животными мы спокойны и больше похожи на собаку, чем на волка. Мы можем смотреть друг другу в глаза. Мы не так легко выходим из себя. В большинстве случаев мы умеем сдерживать приступы агрессии. Один из самых мощных стимулов агрессии у большинства приматов – это присутствие чужака. Но, как отмечает детский психолог Джером Каган, он сотни раз наблюдал за тем, как двухлетние дети встречаются с незнакомыми детьми, и ни разу не видел, чтобы кто-то из них ударил другого. Способность мирно взаимодействовать с другими людьми есть у нас с рождения. Как и у одомашненных животных, у человека высокий порог возникновения реактивной агрессии. В этом отношении мы гораздо больше похожи на одомашненных, чем на диких животных3.