Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Пайпс

Эта концепция никогда не подвергалась серьезным испытаниям и оказалась в корне ошибочной, но прекрасно отвечала сложившемуся при дворе убеждению, что жаждой политических перемен страдают лишь города и нерусские этнические группы.

Хотя Булыгинская дума обещала мало, она все же знаменовала крупное отступление царизма, недооцененное современниками: «Самодержец и его правительство, заявлявшие себя лучшими и единственными судиями народных интересов, теперь хотя бы выразили желание советоваться с народом на постоянной и всеобъемлющей основе»88 И, поступая так, царь признавал принцип народного представительства, о котором каких-нибудь восемь месяцев назад говорил, что «никогда» его не признает. Витте, понимавший, что предложенные правительством меры далеко не те, что требовались, все же был уверен, что Дума из совещательной скоро превратится в полноценную законодательную палату, ибо, по его выражению, «совещательный парламент — это поистине есть изобретение господ чиновников-скопцов»89.

Либералы теперь оказались перед выбором: либо принять Булыгинскую думу как она есть и просить царя произвести нужные в ней изменения, либо воззвать к народу, чтобы вынудить правительство принять все их требования. На совместном съезде земских и городских собраний, состоявшемся в июле, когда уже была известна сущность правительственных мер, как раз и обсуждались эти возможности. Более консервативные участники съезда опасались, что прямое обращение к народу воспламенит крестьянство, уже проявлявшее признаки недовольства, но почти единодушно признавали бесполезность обращения с петициями к царю. Большинство пришло к решению призвать население помочь в достижении «мирного развития» — завуалированная формула призыва к гражданскому неповиновению90.

Тем не менее в августе и сентябре 1905 года политическая напряженность в стране несколько спала: манифест 6 августа, обещавший Думу, и перспектива примирения с Японией произвели умиротворяющее действие. Царь, убежденный, что худшее уже позади, отдался привычным придворным заботам и не внимал предостережениям хорошо осведомленных чиновников, даже Трепова, что это затишье обманчивое.

* * *

Возвращение Витте в Россию было триумфальным: ему удалось достичь соглашения на гораздо лучших условиях, чем кто-либо смел надеяться. Согласно Портсмутскому мирному договору, заключенному 5 сентября (нов. ст.), Россия уступала Японии южную часть Сахалина и аренду Порт-Артура, а также признавала за ней право преобладающего влияния в Корее. Ни одна из названных территорий не была исконно русской. Не предусматривал договор и уплаты контрибуции. Учитывая тяжесть ответственности России за конфликт и позор военного поражения, цена за мир была невелика[12].

Внешне благополучный исход не мог обмануть Витте. По возвращении из Америки он увидел, что правительство не только не смогло укрепить свою власть, но, напротив, вся страна была охвачена смутой и все прониклись убеждением, что «так дальше жить нельзя». Ему казалось, что вся Россия бастует91.

* * *

И действительно, всероссийская стачка разворачивалась.

Идея обратиться к всеобщей забастовке, чтобы поставить правительство на колени, была на повестке дня «Союза союзов» вскоре после цусимской трагедии. В это время Центральное бюро «Союза» приняло по наущению наиболее радикальных своих ответвлений — Союза железнодорожных служащих и рабочих и Союза инженеров — резолюции об организации всеобщей политической забастовки. С этой целью был организован специальный комитет92, который, впрочем, не успел сделать ничего особенного до начала октября, когда центр политического сопротивления вновь переместился в университеты.

К началу нового учебного года правительство неожиданно даровало университетам щедрые уступки. По инициативе Трепова 27 августа были изданы новые «Временные правила», предоставляющие профессуре право избирать ректоров, а студентам — свободу собраний. Чтобы избежать столкновений со студентами, Трепов распорядился удалить из университетов инспекторов, а ответственность за поддержание дисциплины возложить на профессорские советы93. Эти либеральные меры, конечно, во многом сняли недовольство, вызванное весьма непопулярными Университетскими правилами 1884 года. Однако они возымели противоположный неожиданный эффект: вместо того чтобы усмирить студентов, они предоставили радикальному меньшинству возможность превратить университеты в арену рабочей агитации.

В августе и начале сентября 1905 года студенты обсуждали проблему возобновления занятий. Подавляющее большинство высказывалось за открытие учебных заведений: голосование, проведенное в Петербургском университете, показало, что такое решение поддерживали 7 против 194. Однако, из-за свойственной юности чувствительности к упрекам в эгоизме, пришли к компромиссному решению. Всероссийская студенческая конференция представителей 23 высших учебных заведений, состоявшаяся в сентябре, отвергла предложение о бойкоте занятий. Однако согласилась, идя навстречу радикалам и в доказательство политической сознательности, предоставить университетские аудитории неучащимся для проведения совместной политической работы95.

Эта тактика была сформулирована предыдущим летом меньшевиком Ф.И.Даном на страницах социал-демократической «Искры». Дан убеждал студентов вернуться в аудитории, но не для учебы, а чтобы делать революцию:

И треповские меры невольно расчистили дорогу такой тактике.

Воинственное меньшинство немедленно воспользовалось возможностью, чтобы пригласить рабочих и вообще разнообразных лиц, не имеющих отношения к университету, на политические собрания, проводившиеся под его сводами. Академическая работа стала невозможной, высшие учебные заведения превратились в «политические клубы», а упрямо отдающие предпочтение науке профессора и студенты подвергались нападкам и угрозам97. Рабочие не спешили броситься в объятья воинственно настроенным студентам, но любопытство все же побеждало. Постепенно слух об уважительном отношении к ним студентов расползался все шире и все больше рабочих приходило на эти сходки. Поначалу рабочие только слушали, что говорили другие, но постепенно стали выступать и сами98. Подобное происходило во всех университетских городах, включая Москву. Наблюдалось нечто совершенно небывалое: радикальное студенчество призывало рабочих к стачке и мятежу, а полиция не вмешивалась. Надежды Трепова на то, что его послабления помогут «выпустить пар», совершенно не оправдались. По мнению Витте, указ об автономии университетов от 27 августа «был первой брешью, через которую революция, созревавшая в подполье, выступила наружу»99.