Проклятие для Чудовища - Джулия Кей

криво натянул ее на мою голову. С моим образом это смотрелось максимально смешно, но меня мало заботило мнение окружающих. Из-за создавшегося электричества кудрявые волосы парня развивались в разные стороны, он приглаживал их всю дорогу, но разницы особой не было.

Зайдя в дом, заметила, что уши Филиппа вмиг покраснели. Замерз, но ни разу об этом не сказал.

В глаза сразу бросилась новая часть интерьера, тем более она выделялась на фоне светлого и пустого зала. Это были высокие и длинные часы из темного дерева с минимальным декором, лишь с боков вырезаны незамысловатые узоры. Было видно, что часы старые: циферблат пожелтел, само основание потрескалось и побилось, как от многочисленных перевозок, но это все придавало им некий шарм. Отличная декорация к старинному фильму, правда в антураж дома совершенно не вписывались.

— Это что еще такое? — я подошла к напольному антиквариату. Цифры были римские, а стрелки показывали неправильное время — одиннадцать, хотя сейчас едва пробило пять вечера.

— Вчера привезли оставшиеся вещи из квартиры, — Филипп встал рядом со мной и тоже принялся рассматривать часы. — Всякий хлам, который положен маме по документам о разделе имущества. Эти часы передаются в ее семье по наследству или что-то типа того. Я не знаю всей истории, но, когда мы переезжали в ту квартиру несколько лет назад, мама очень сильно из-за них ругалась с бабушкой. Теперь они здесь.

— А время почему неправильное?

Филипп пожал плечами.

— Они всю мою жизнь не работали. Ни один часовщик не мог их починить, хотя проблему никто так и не нашел. Они полностью исправные, только со своей странностью. Минуты вообще не ходят, а часовая двигается на одну цифру раз в сто лет. Не знаю, зачем мать притащила этот хлам. Наверное, продать хочет. Если им несколько веков, то это имеет смысл.

— Может, они ей просто дороги, как семейная ценность.

— Вряд ли. Она так кричала, что заберет у отца все до последней пылинки. Скорее всего они здесь чисто из-за гордости.

Филипп направился в гостиную, я шагнула за ним, бросая последний взгляд на циферблат.

Мы разбирали параграф по истории, события Первой Мировой и что происходило в России в это время, ведь нам точно устроят тест, который полностью составлен собственноручно учительницей, и ответы ты не найдешь, даже продав душу дьяволу.

Филипп хмыкнул:

— Бубликов, забавно, — заметил он одну из фамилий в учебнике.

— На самом деле по имени можно многое сказать о человеке. Ну, или хотя бы чем занимались его предки.

— А обо мне можешь что-нибудь сказать?

Я призадумалась, стоит ли говорить об этом вслух.

— Скорее всего твоя фамилия пошла от имени какого-нибудь церковнослужителя. А если углубиться, то с латыни «clemens» переводится как «добрый» или «мягкий», в то же время «Inclementia» означает жестокость. Но я все же думаю, тебе больше подходит первый вариант.

Филипп выглядел шокированным.

— Ты еще и на латыни говоришь?

— Немного.

— Врачом хочешь стать?

— Нет, это нужно… для нашего общего с бабушкой хобби, — уклончиво ответила я.

— В тебе столько необычного, Ливана, — это было сказано с такой нежностью и восхищением, что у меня защемило сердце. — Ливана, — снова повторил он мое имя, будто смакуя его. — А твое имя что означает?

— Не знаю, бабушка говорит, что сама его придумала. Лучше бы назвали Лизой и не парились.

— Ты первая Ливана в моей жизни и уж точно последняя. Тебе подходит, — Филипп легонько придвинул руку, которая до этого лежала на диване, в мою сторону и захватил прядь моих волос, медленно накручивая на палец. Я даже возмутиться не успела.

Да мне и не хотелось.

Ореховые глаза посмотрели в мои темные.

— У тебя глаза зеленые. Как у ведьмы, — чуть хрипло сказал он. Первый чужой человек, который заметил этот оттенок в моих глазах.

— Только волосы не рыжие, — также тихо ответила я, стараясь выровнять дыхание.

Филипп наклонился ко мне, не выпуская волосы из пальцев. До меня не сразу дошло, что он хочет меня поцеловать! В голове пронеслось торнадо мыслей: надо ли мне наклоняться к нему, стоит ли задерживать дыхание, а губы лучше сжать или раскрыть, куда деть язык…

Пока я думала, его губы уже были в жалких миллиметрах от моих, мысли перемешались, и уже произошел взрыв, кончики пальцев защипали от хаотичной энергии внутри, я совсем забыла про самоконтроль, магия начала беспокоиться.

И тут распахнулась дверь.

Филипп вмиг отпрянул от меня и встал на ноги, встречая свою маму. Я достала телефон и удивилась, как быстро прошло время. Вот бы оно остановилось, как часы в гостиной.

Слабо помню, как я очутилась дома и что делала после. Но одно я понимала отчетливо.

Кажется, я влюбилась.

— Reprends-toi, Ливана!

«Держи себя в руках, Ливана».

В последнее время слишком часто слышу это фразу.

Я сидела, склонившись над какой-то пыльной книжонкой не более пятидесяти страниц, служащей «подопытным кроликом» в моем магическом обучении. Это было два года назад, когда бабушка Джаннет учила меня простенькому приему левитации без заклинания. Основной показатель могущества ведьмы — умение колдовать, не произнося при этом ни слова, а иногда одним взглядом добиваться желаемого результата. Нет ничего проще, чем поднять предмет весом в несколько граммов. С заклинанием я научилась, а вот поднять одной лишь силой мысли у меня никак не выходило. Бабушка Джаннет уже две недели пыталась от меня добиться хоть каких-то действий, но все тщетно.

Мы меняли том на роман, затем была уличная газетка, и вот теперь непонятный столетний буклет, который даже на миллиметр не хотел отрываться от стола.

Я чувствовала, как начинаю кипеть. Мозг перегрелся, мышцы свело, вены пульсировали, лицо стало похоже на большой переспелый помидор. Стол медленно начало потряхивать, а проклятая книжонка даже не двигалась.

— Ливана! — бабушка наблюдала за происходящим, до этого дня мои попытки не сопровождались подобными явлениями, а сейчас я явно теряла контроль. — Ливана! — Джаннет стукнула по столу. Я подняла голову и проснулась.

— Прости, у меня не получилось, — я обмякла на стуле, будто марафон пробежала.

— Не получается, потому что ты теряешь контроль. Нужно сосредоточиться на том, чего ты хочешь добиться.

— Я только об этом и думаю!

— Не надо думать, надо почувствовать. Если ты хочешь посадить на подоконнике belle pétunia[1], ты не испепеляешь взглядом кашпо, а покупаешь семена, землю, поливаешь водой, концентрируешься на порядке действий. Так и сейчас, если будешь приказывать книге подняться, она этого не сделает, пока ты не направишь ее.

Я вздохнула, не совсем понимая ход ее мыслей.

— Но у тебя