Арденнская операция. Последняя авантюра Гитлера - Энтони Бивор

Бомбардировки союзников не только разрушили города. Путешествие на поезде стало очень затруднительным, а то и невозможным. Немецкие офицеры и солдаты, получившие наконец отпуск для поездки на родину, вдруг поняли, что почти все драгоценные дни они провели в поездах или в их ожидании на станциях. «Наш лейтенант отправился в отпуск в Мюнхен [из Райне, городка у голландской границы], – рассказывал унтер-офицер люфтваффе по фамилии Бок. – Он отсутствовал десять дней, но только один день провел дома» {127}.

Мало кто из солдат решался поехать в отпуск в Берлин, если там у него не было семьи или возлюбленной. В столице все были измотаны бессонными ночами: бомбардировочное авиационное командование Королевских ВВС вело свою собственную «битву за Берлин», нанося сокрушительные удары по городу ночь за ночью. Вот типичный пример городского висельного юмора:

– Что такое трусость?

– Когда берлинец добровольно отправляется на Восточный фронт {128}.

Приезжие часто удивлялись тому, как приспособились к этим условиям люди всех социальных групп. «Теперь я так привыкла жить среди этих руин, – писала в дневнике Мария Васильчикова («Мисси»), – с постоянным запахом газа в воздухе, смешанным с запахом щебня, ржавого металла, а порой даже со зловонием гниющей плоти» {129}. В ту зиму не хватало топлива, и в квартирах было особенно холодно. Стекла для ремонта окон не хватало, и, когда звучали сирены, люди их распахивали, надеясь спасти оставшиеся стекла от взрыва бомб.

Во время воздушных налетов битком набитые подвалы и бетонные бомбоубежища дрожали и сотрясались. Маломощные лампочки мерцали, тускнели, гасли и снова загорались. Дети кричали, многие взрослые сидели, уткнувшись головой в колени. Когда сигналили отбой, многие, как признавались сами, пребывали в некоем странном восторге, обнаружив, что до сих пор живы. Но некоторые оставались в подвалах даже после того, как другие уходили. Там было теплее и не так опасно.

«Кожные заболевания, – сообщал один врач, – распространились и в армии, и дома из-за низкого качества доступного мыла, переполненности бомбоубежищ и уцелевших домов, из-за нехватки одежды, из-за плохой гигиены…» {130} Рабочие в промышленных районах все чаще умирали от дифтерии. Распространились венерические заболевания – отчасти из-за возвращения немецких войск из Франции, Бельгии, с Балкан и из Польши.

По словам военного судьи, в Берлине насчитывалось 18 000 дезертиров из войск вермахта {131}. Многие прятались в лачугах на небольших земельных участках. Они, без сомнения, прониклись немецкой армейской шуткой: «Война как кино: впереди много всего творится, но лучшие места сзади» {132}.

Обычные немцы наконец-то были готовы, подвергая себя ужасному риску, приютить дезертиров – сыновей, племянников, а иногда даже незнакомцев. К концу года вермахт казнил примерно 10 000 человек, и этой цифре предстояло значительно увеличиться в последние месяцы войны {133}.

Семьи дезертиров также сурово карались. «В ночь с 29 на 30 октября, – как огласил в повестке дня командир 361-й народно-гренадерской дивизии, – солдат Владислаус Шляхтер из 4-й роты 952-го гренадерского полка дезертировал к врагу. Военный трибунал, созванный в тот же день, вынес Шляхтеру смертный приговор. Таким образом, он навсегда изгнан из нашего сообщества и, возможно, никогда не вернется в свой дом. Самые безжалостные репрессии ждут членов его семьи, и эти меры необходимы в борьбе за выживание немецкого народа» {134}. Угрожали и семьям военнопленных, которые слишком много рассказывали американцам.

Более зажиточные классы все сильнее боялись иностранных рабочих, число которых в городе и окрестностях уже исчислялось десятками тысяч. Некоторые из них были добровольцами, но большинство попали в Германию насильственно. Власти теряли над ними контроль. Казармы часто сжигали, оставляя чужаков без крова. Немцы – владельцы магазинов утверждали, что банды проникали к ним и крали запасы, хотя на самом деле сами продавали «сворованные» предметы на черном рынке. Наряду с едой самым востребованным товаром были сигареты. В Берлине, как рассказывал один пленный офицер, за одну английскую сигарету брали пять рейхсмарок, а за Camel – в два раза больше {135}. Настоящий кофе был почти недоступен – он стоил по 600 рейхсмарок за килограмм. По словам другого офицера, большую часть кофе СС продавали на черном рынке в Голландии.

Кофе из-за его недоступности предпочитала верхушка нацистской иерархии, и это бросалось в глаза {136}. В 1945 году в лагере в Англии тайно записали чудовищный разговор двух пленных адмиралов кригсмарине. Контр-адмирал Энгель рассказывал вице-адмиралу Утке о собратьях-адмиралах, которых развлекал Артур Грейзер, печально известный гауляйтер Вартеланда, которого впоследствии повесили поляки.

«Грейзер хвастался: “А знаете, во сколько мне встал ваш кофеек? Тридцать две тысячи пленных евреек!”

“А их куда девали?” – спросил вице-адмирал Утке.

“В крематории, возможно, – сказал нам тогда Грейзер. – Будем надеяться, мы все получим такую же легкую смерть, как они”. Это было первое, что он сказал. Все адмиралы сидели вокруг, смеялись до икоты и думали о людских страданиях за кофе, который пили» {137}.

В духе римской традиции хлеба и зрелищ нацистская администрация организовала ледовое шоу в поврежденном бомбами Sportpalast (дворце спорта), чтобы отвлечь людей от мизерности рациона. Благотворительная организация Deutsches Frauenwerk[14] выпустила буклеты и брошюры о том, как сберечь еду. Один из них был озаглавлен «Главное блюдо без мяса» {138}, что, без сомнения, породило другую берлинскую шутку: мол, следующим будет приготовление главного блюда без еды. Была и сатирическая песня – на мелодию нацистского гимна «Хорст Вессель»: