Арденнская операция. Последняя авантюра Гитлера - Энтони Бивор

У союзных армий на Западном фронте с отпусками все обстояло намного проще. Англичане и канадцы отправлялись в Брюссель, американцы – в Париж. Старшие офицеры всегда могли найти убедительный повод и посетить Главное командование в Версале или «Зону коммуникаций». С середины сентября каждый день почти 10 тысяч американских солдат приезжали в Париж по увольнительным на 72 часа. Несложно предсказать, к чему был устремлен «пламенный дух солдата блиндажного», как выразился поэт-десантник Луис Симпсон {140}. Париж прославился как «укромное местечко»[15], а эвфемизм «зигзаг» теперь обозначал не только попойку, но и любовные утехи. Парижский квартал красных фонарей вокруг площади Пигаль стал известен как Pig Alley, «Свинская аллея», где проститутки – как профессионалки, так и любительницы – брали не больше 300 франков, или пяти долларов. (Рядовой из интендантской роты «подцепил девять разных женщин в окрестностях одного перекрестка, отвез их в шесть разных отелей и смог совершить семь сексуальных контактов» {141} всего лишь за восемь часов. За год показатель венерических заболеваний на Европейском театре военных действий удвоился, причем более двух третей кожно-венерологических инфекций, приобретенных во Франции, шли из Парижа.)

Генерал Ли, авторитарный командующий «Зоной коммуникаций», был потрясен неформальным, а порой оскорбительным поведением солдат на их парижских каникулах. Пытаясь хоть как-то вразумить этих вояк, он посылал офицеров своего штаба записывать имя каждого солдата, не отдавшего воинского приветствия при встрече. Среди фронтовиков, которые обижались на офицеров и полицейских, старавшихся напомнить им о приличиях, авеню Клебер вскоре стала известна как «авеню де Салют» {142}.

Американские бойцы компенсировали расходы на проституток и выпивку так: покупали за пятьдесят центов в военторгах блоки сигарет Chesterfield, Lucky Strike и Camel, а затем продавали их по пятнадцать-двадцать долларов. Французские власти напрасно жаловались, что американские солдаты злоупотребляют тем, что они освобождены как от ввозных пошлин, так и от валютного контроля. Американские солдаты смогли сорвать крупный куш за счет французского правительства, конвертировав свою зарплату во франки, затем, по официальному курсу, обратно в доллары, а затем с огромной прибылью продавая доллары на черном рынке. Женщин они соблазняли сигаретами, консервированной ветчиной, нейлоновыми чулками и другими вещами, которые им присылали из Штатов.

Выпускники университетов и все, кто любил европейскую культуру, сочувствовали французам и стремились увидеть Париж, интеллектуальную столицу мира, не только по зову плоти. Но те, кто мало знал о зарубежных странах, как правило, презирали французов и видели в них неудачников, не умеющих говорить на правильном языке. Такие ожидали, что француженки – и юные, и зрелые – будут готовы исполнять желания своих освободителей. Одной из немногих фраз, которые удосужилась выучить большая часть бойцов, была реплика: Voulez-vous coucher avec moi? («Хочешь со мной переспать?»). Американское посольство охарактеризовало американских солдат в Париже как «пылких и часто очень предприимчивых» в преследовании женщин {143}. Но на деле отсутствие тонкости в обращении вскоре стало давать обратные результаты. Когда одну девушку в кафе подозвали свистом, помахав пачкой Lucky Strike, та взяла у американца сигарету, бросила ее на землю и растоптала, чем заслужила одобрительные возгласы французов, наблюдавших за этой сценой {144}. Французские юноши, неспособные конкурировать с расточительными американцами, все больше озлоблялись, видя наглость освободителей. Взаимные подозрения и обиды усиливались. «Французы, циничные до поражения; угрюмые после спасения, – писал Луис Симпсон. – Сукины дети, чего им надо?» {145}

Если черный рынок в Берлине процветал, в Париже он стал безудержным, когда американские дезертиры объединились с местными преступными бандами {146}. Прибыль от украденного армейского бензина была так велика, что новый рынок привлек даже наркодилеров. До половины всех канистр в континентальной Европе пропало неведомо куда. Ужесточение уголовных наказаний; добавление цветных красителей, повышавших шансы отследить топливо; другие многочисленные попытки американских властей – все эти меры не могли помешать торговле, что еще больше ухудшило ситуацию с поставками на фронте. Париж вскоре стал известен как «Чикаго-на-Сене».

Самая известная афера той осени была делом железнодорожного батальона. Солдаты останавливали поезд на повороте, так, чтобы сидевшие в последнем вагоне полицейские, охранявшие товар от воров, ничего не видели, а затем выгружали своим подельникам мясо, кофе, сигареты и консервы. Бочка кофе весом двадцать фунтов могла стоить 300 долларов. Ящик пайков «10 в 1» – 100. Из санитарных поездов крали одеяла и униформы. В конечном итоге примерно сто восемьдесят человек – и офицеры, и солдаты – предстали перед судом и были приговорены к тюремному заключению на сроки от трех до пятидесяти лет. Всего за один только месяц украли 66 млн пачек сигарет.

Неприязнь французов к «новым оккупантам» усиливала и демонстративность привилегий американцев. Американские полицейские в белых касках, управляющие движением на площади Согласия, отдавали приоритет американским транспортным средствам, приближающимся к американскому посольству. Рузвельт не спешил с признанием временного правительства, поскольку подозревал, что де Голль хочет быть военным диктатором, но на него надавили Государственный департамент и Эйзенхауэр, и президент сдался. 23 октября, в понедельник, посол США Джефферсон Каффери, посол Великобритании Дафф Купер и советский полномочный представитель Александр Богомолов наконец представили свои верительные грамоты. В тот вечер де Голль пригласил Купера и его жену на ужин, но все еще был в таком плохом настроении, что британский посол в своем дневнике назвал этот визит «чрезвычайно холодной и тоскливой вечеринкой, даже хуже, чем его обычные развлечения» {147}.