С нами или без нас: Естественная история будущего - Роб Данн

К примеру, проект коридора Y2Y призван укрепить связи между дикими средами от Йеллоустонского национального парка до Юкона в Канаде. Коридоры, будь то континентальные или менее масштабные, несут с собой ряд дополнительных плюсов. Так, посевы вдоль коридоров с большей вероятностью будут опыляться местными пчелами, летающими по ним. Список местных вредителей, скорее всего, ограничится только теми хищниками и паразитами, которые водятся в коридоре. В реках, текущих в коридорах деревьев, улучшится качество воды. К тому же коридоры облегчат перемещение человека между разными естественными средами. Скажем, лес, протянувшийся вдоль Аппалачской тропы, послужит как коридором для диких видов, так и исследовательским маршрутом для людей. Конечно, коридоры – не единственный способ перемещения видов. Некоторых животных будут переселять в особом порядке: например, перевозить из старых мест обитания в новые на машинах или вертолетах. Но если учесть, что перемещение потребуется миллионам и миллионам видов, коридоры предстают одним из немногих реалистичных подходов.

Коридоры неизменно сравнивают с ковчегами. В древней месопотамской легенде о ковчеге, позже пересказанной в Библии и Коране, человеку было поручено построить огромное круглое судно, просмолить его и скрепить веревками, а потом взять туда представителей каждого биологического вида; это было придумано, чтобы спасти жизнь от предстоящего потопа. В некоторых ранних версиях этой истории потоп насылает сам опечаленный бог, которого люди слишком часто огорчали. Таким образом, люди заслуживают наказания за то, что они слишком многочисленны, назойливы и неугомонны, – и наступает ужасающий потоп. Позже, когда вода сходит, Земля заселяется заново, а ее биологическое разнообразие восстанавливается. Это происходит благодаря потомкам тех видов, которые ковчег перенес из прежних времени и места в новые время и место – из «до» в «после»{42}.

Если коридоры – это ковчеги, перевозящие жизнь с берега на берег, из «до» в «после» (чем бы ни было это «после»), то амплуа Ника очевидно. Он плотник, строящий ковчег. Такая аналогия моему другу по душе: он рад трудиться на благое дело перемещения видов, особенно бабочек, которые всегда были в фокусе его научного внимания. Он всегда спешит подчеркнуть, что работал не в одиночку – что ему помогали десятки, а возможно, и сотни других плотников. Говоря о видах, которые взойдут на борт, стоит напомнить, что ни в месопотамской легенде, ни в последующей библейской истории насекомых среди них не было. Ник, разумеется, не собирается повторить эту ошибку. Между тем, пока Ник сколачивал один ковчег, наши ежедневные коллективные действия стремительно создавали другой.

Нередко утверждают, что наш современный образ жизни мешает другим видам обустраиваться в новых нишах, необходимых им для того, чтобы пережить изменения климата, поскольку мы раздробили мир на части и уничтожили коридоры, по которым перемещались виды. Однако это не совсем так. Правда в том, что наши повседневные действия не только уничтожают старые коридоры, но и создают новые, – то есть ковчег получается у нас как бы сам собой, невольно. Пока биологи-консервационисты трудились над тем, чтобы соединять леса с лесами, луга с лугами, а пустыни с пустынями, все остальные соединяли города с городами. Лично для меня это стало очевидным во время работы над проектом «Шарланта»: в ходе нее мы попытались определить маршруты, по которым предстоит переселяться видам юго-востока Соединенных Штатов.

Лично я включился в это начинание не без влияния Ника. Наши кабинеты в те времена разделяла лишь двойная дверь. Когда мой коллега смеялся и говорил громче обычного, мне было слышно его сквозь тонкие стены. Как следствие, слово «коридор» не оставляло меня ни на один день. Ник занимался коридорами, его студенты работали над коридорами, а в коридоре у кабинетов мы обсуждали всё те же коридоры. Какими бы ни были истоки проекта «Шарланта», цели его заключались в том, чтобы рассчитать, как будут расти города завтрашнего дня, а затем определить, где могут сохраниться коридоры естественной среды. Возглавлял работу Адам Терандо, чей кабинет располагался в соседнем холле (опять-таки коридоре) от наших с Ником кабинетов. Кертис Бельеа, занимавший соседний с Адамом кабинет, рисовал карты. Джен Костанца помогала с изучением диких сред. Мои коллеги Хайме Колласо и Алекса Маккерроу, а также я сам были на подхвате.

Когда требуется предсказать, как под влиянием действий человека будут меняться урбанизация, климат или что-то другое, принято рассматривать различные сценарии. «А что, если, – вопрошает ученый, – представить себе сценарий, в котором люди поступают так, этак или иначе?» Разработав ряд сценариев типа «что, если», ученые переходят к прогнозированию последствий каждого из них: для дикой природы, городов или климата.

В нашем исследовании вопрос звучал так: «Что, если люди продолжат вести себя так же, как и раньше?» Это был сценарий business-as-usual – взгляд в будущее, не требующий особого воображения, но, по-видимому, самый вероятностный. Наша модель должна была показать, что произойдет в том случае, если представления людей о том, где надо строить дома, не изменятся, если человеческие предпочтения сред обитания (леса versus луга, горы versus долины) останутся прежними, а новые дороги продолжат соединять разрастающиеся районы согласно проверенным временем принципам. Исходя из нашей модели, получалось, что города Шарлотт и Атланта увеличатся в размерах примерно на 139 % и сольются друг с другом и соседними городами, образуя единый мегагород Шарланта, простирающийся от Джорджии до Вирджинии{43}.

Согласно прогнозам, подобный рост окажет многостороннее воздействие на связанность обитаемых сред между собой, а следовательно, и на остатки коридоров для диких видов. Леса и луга всех типов окажутся в еще большей изоляции друг от друга. В каждом типе сред обитания останется меньше хороших, длинных коридоров. На заболоченных местностях все это скажется меньше – в частности, из-за того, что нынешние градостроительные нормативы препятствуют их застройке, и в модели это учитывалось. Получившаяся комплексная картина свидетельствовала о том, что если города продолжат расти в том же темпе, то в будущем биологическим видам станет намного труднее прокладывать себе дороги сквозь леса и луга. Действительно, по сравнению с 2014 годом, когда мы построили свою модель, именно так и оказалось. Есть, однако, и хорошая новость: за прошедшее время люди приложили немало усилий к обособлению и охране земель, необходимых для того, чтобы ландшафт оставался целостным, а виды могли попадать туда, куда им нужно. Вместе с тем чем пристальнее мы всматриваемся в карты Кертиса Бельеа, тем тревожнее становится.

Рис. 3.1. Слева: урбанизация на юго-востоке Соединенных Штатов по состоянию на 2009 год (серый) и по прогнозам на 2060 год (черный). Справа: увеличенное изображение будущего города Шарланта, ползущего по юго-востоку США, подобно гигантской антропогенной гусенице.

Карта: Кертис Бельеа

Адам, Кертис, Дженнифер, Алекса, Хайме и я смотрели на карты, составленные Кертисом, и видели очаги естественной жизни. Области, не относящиеся к натуральным, были в наших глазах лишь пресловутыми «белыми пятнами», пространством, обрамлявшим и прерывавшим те среды, на которых мы сосредоточили все внимание. Вероятно, так поступило бы большинство экологов: в нашей научной сфере подобная предвзятость освящена временем. Экологи моего возраста и постарше обучены фокусироваться лишь на дикой природе. Как объясняла историк науки Шэрон Кингсленд, это происходит, в частности, потому, что основоположники экологии вполне сознательно избрали для себя предметом изучения именно дикую природу{44}. Они предпочли устраниться от беспорядочных экологических будней городов и деревень, хаоса и сумятицы того мира, который вращается вокруг человека. Но дело не только в этом. Такая фокусировка имеет отношение к персональным пристрастиям людей, которые выбрали для себя профессию эколога. В детстве многие из нашего круга, подобно Эдварду Уилсону, ловили змей и бродили по болотам. Для большинства из нас быть вдали от людей – это счастье. И дело не в том, что мы мизантропы (хотя и это тоже немного присутствует), но в том, что мы испытываем нежность к высоким деревьям, узким тропкам и встречающимся на них животным. Когда эколог выходит на пенсию, он не отправляется в круиз. Он переселяется в небольшую хижину, где продолжает заниматься исследованиями, а заодно находит себе какое-нибудь хобби –