Операция "Фарш" - Бен Макинтайр

Тридцатичетырехлетний Глиндур Майкл, можно сказать, провалился в одну из трещин общества времен войны, имевшего много других забот. Одинокий человек, незаконнорожденный и, вероятно, малограмотный, не имеющий ни денег, ни друзей, ни семьи, он умер необласканным и неоплаканным — но не сказать, что незамеченным.

Как только тело Глиндура Майкла попало в сент-панкрасский морг, Бентли Перчас сообщил Юэну Монтегю, что в его распоряжении имеется «кандидатура» и что труп «будет храниться в холодильнике, пока мы не будем готовы его взять».

Перчас провел краткое дознание, исход которого был предрешен. При подозрении на отравление коронер обычно назначает вскрытие, чего в данном случае по очевидным причинам сделано не было. Перчас охарактеризовал Майкла как «душевнобольного»; это предполагает, что он при жизни был официально признан таковым и проходил лечение. В свидетельстве о смерти, основанном на результатах дознания, было написано: «разнорабочий без определенного места жительства». Причина смерти определялась так: «Отравление фосфором. Принял крысиный яд с целью самоубийства, страдая психическим расстройством». В регистрационное бюро Перчас сообщил, что труп для похорон «вывезут за границу».

Частным порядком Монтегю получил от коронера более подробные сведения. Погибший, сказал Перчас, принял «минимальную дозу» крысиного яда. «Доза не была достаточной, чтобы убить его сразу, и единственным последствием отравления стало нарушение работы печени, от которого он и умер через некоторое время». В теле любого человека, по словам коронера, обычно имеются следы фосфора, и «фосфор не из тех ядов, что легко выявляются спустя длительное время, как мышьяк, проникающий в корни волос и т. д., или стрихнин». Крысиный яд в данном случае оставит мало свидетельств о причине смерти — «разве что небольшие следы химического воздействия на печень». После того как труп побывает в воде, для определения причины смерти понадобится «весьма квалифицированный криминалист — химик и медик, которому, чтобы прийти к тому или иному выводу, нужно будет изучить химический состав каждого органа». Любитель пари, Перчас готов был «поставить крупную сумму на то, что никому не удастся определить причину смерти с достаточной определенностью, чтобы отвергнуть предположение о гибели от утопления или шока после авиакатастрофы над морем».

Чтобы получить второе, еще более весомое суждение, Монтегю снова обратился к сэру Бернарду Спилсбери, крупнейшему в мире специалисту по судебной химии и медицине. Они опять встретились в клубе «Джуниор Карлтон». Вердикт сэра Бернарда был таким же сухим, как его херес: «Испанского вскрытия вам бояться нечего. Чтобы определить, что молодой человек погиб не из-за падения самолета в море, нужен патологоанатом моего уровня — а таких в Испании нет».

Ответ Спилсбери был характерным для него. Характерно самоуверенным, характерно лаконичным и вдобавок, что все явственнее отличало высокомерные заявления сэра Бернарда, характерно не внушающим доверия. Ибо сэр Бернард Спилсбери уже не был тем оракулом криминалистики, что в прежние времена. Он начал совершать ужасные ошибки; ни о какой непогрешимости и речи не могло идти. В наши дни даже его заключение по делу Криппена вызывает сомнения. Абсолютно убежденный в собственной правоте и непоколебимый в своих предубеждениях, Спилсбери помог отправить на виселицу 110 человек. Некоторые из них, как стало ясно впоследствии, были невиновны. Его теории и предвзятые суждения все чаще заслоняли реальную картину, что ярче всего продемонстрировало дело Нормана Торна, приговоренного к смерти за убийство своей возлюбленной. Женщина почти наверняка покончила с собой, и улики были в лучшем случае противоречивыми, но заключение Спилсбери, несмотря на волну протестов против отправки на виселицу, возможно, невинного человека на основании единоличной «экспертизы», было недвусмысленным. «Я — мученик спилсберизма», — сказал Торн незадолго до казни.

К 1940-м годам репутация Спилсбери начала ухудшаться; его брак разваливался, ум утратил остроту. Прославленное обоняние притупилось. Он был переутомлен и в 1940 году перенес небольшой удар. Гибель сына во время немецкого авиационного налета подействовала на него очень сильно. Его ответам на вопросы Монтегю присущи все особенности позднего периода сэра Бернарда Спилсбери: они категоричны, но ненадежны и чреваты очень большими опасностями.

Вопрос о том, утонул человек или умер по какой-либо иной причине, — одна из старейших и труднейших судебно-медицинских проблем. Щекотливая тема подозрительных смертей в воде затрагивается, в частности, в книге китайских медиков XIII века «Смывание злодейств». Даже сегодня медицинское сообщество не имеет общепринятых диагностических тестов для проверки гипотезы об утоплении. Не кто иной, как Спилсбери, подробно изучал патологию утопления, занимаясь знаменитым делом 1915 года о «невестах в ванне», когда Джордж Джозеф Смит, мошенник и двоеженец, был обвинен в убийстве как минимум трех своих жен. В каждом случае жертву находили в ванне. Спилсбери эксгумировал тела и постарался доказать, что женщины умерли не по естественным причинам. В суде ему понадобилось всего двадцать минут, чтобы убедить присяжных, что можно убить человека и не оставить на нем следов насилия, внезапно погрузив его в воду во время купания. Смит был повешен.

Занимаясь этим делом, Спилсбери подробно изучил симптомы утопления: мелкая белая пена (champagne de mousse) в легких и на губах; мраморный вид и распухшее состояние легких из-за вдыхания воды; большое количество воды в желудке; посторонние субстанции (например, рвота или песок) в легких; кровоизлияния в среднее ухо. Утопленник умирает в отчаянной борьбе за воздух, из-за которой у него часто наблюдаются синяки, повреждения мышц шеи или плеча. На теле Глиндура Майкла, погибшего не в воде, а на больничной койке, под сильным действием успокоительных средств, никаких подобных признаков не было. С другой стороны, у всякого, кто умер от отравления фосфором, сколь бы малой ни была доза, должны наблюдаться желтизна кожи и, вероятно, ожоги желудка, а также существенные следы наличия фосфора в организме, научно вполне распознаваемые в 1943 году.

Прославленный судебный медик не обследовал тело Глиндура Майкла. Сэр Бернард, как он привык, высказал мнение с высоты своего авторитета и держался его, несмотря ни на что.

Ошибочным было и самодовольное утверждение Спилсбери, будто в Испании нет квалифицированных патологоанатомов. Если бы тело обследовал только сельский врач, инсценировка могла бы пройти незамеченной; но ведь предполагалось, что труп и документы при нем будут переданы немцам, а в Испании был по крайней мере один высококлассный патологоанатом, работавший на немецкую разведку и способный распознать обман так же быстро, как сам Спилсбери, если не быстрее. Так что слова Спилсбери, принятые Монтегю на веру, на самом деле ничего не гарантировали; напротив, они были чреваты колоссальным риском. В случае неудачи счет жертвам спилсберизма пошел бы на тысячи.

Монтегю впоследствии утверждал, будто человек, чье тело было использовано в операции, «умер от пневмонии, вызванной простудой»; будто с родственниками его связались и объяснили им, что тело необходимо для «подлинно достойной цели»; наконец, будто они дали разрешение «на том условии, что я никогда не разглашу, кому это тело принадлежало». И то, и другое, и третье было неправдой. Монтегю и Чамли, само собой, «лихорадочно принялись выяснять, каково его прошлое и какие у него остались родственники», — но только чтобы убедиться, что никакого особенного прошлого у Глиндура Майкла не было и что родственники, какие у него имелись, вряд ли будут создавать проблемы, задавая лишние вопросы. Сары не было в живых. У Майкла были сестра, брат и две единоутробные сестры — все они по-прежнему жили где-то в Уэльсе. Они явно не очень интересовались братом при жизни, и было маловероятно, что они станут особенно интересоваться им после смерти. Так или иначе, с ними никто не связывался. Более того, даже не было выяснено, где они находятся. В неопубликованной черновой рукописи Монтегю писал: «Весьма тщательные поиски, даже более тщательные, чем обычно (ввиду наших предложений), не выявили ни одного родственника». Монтегю не раскрыл для публики личность Глиндура Майкла. Однако изъять имя Майкла из всех официальных документов было не в его власти, и после смерти Монтегю остались его бумаги, которые также способствуют идентификации. В одном из писем Монтегю назвал Глиндура Майкла никчемным человеком; его родственники, пишет он, «недалеко от него ушли… при жизни этот человек ничего полезного ни для кого не сделал — только его тело сослужило полезную службу после его смерти». Да, жизнь Майкла была короткой и несчастливой; он был мало на что годен, но какие шансы предоставила ему жизнь? Посмертно он оказался годен очень даже на многое.