Операция "Фарш" - Бен Макинтайр

Немалую часть предыдущих трех лет Монтегю и Чамли провели за сотворением, пестованием и введением в игру шпионов, которых не было. Комитет «Двадцать» и отдел B1A в составе МИ-5 возвели использование двойных агентов в ранг искусства, но, по мере того как «система XX» развивалась и расширялась, в числе агентов, посылавших донесения в Германию, все больше становилось людей чисто вымышленных: агент А (реальный) якобы пользовался услугами агента Б (фиктивного), который, в свою очередь, вербовал агентов от В до Я (столь же воображаемых). Хуан Пухоль (агент Гарбо), самый знаменитый из всех этих двойных агентов, под конец «руководил» ни много ни мало двадцатью семью вымышленными вспомогательными агентами, у которых были свои индивидуальные характеры, свои друзья, профессии, вкусы, местожительства и возлюбленные. «Активная и хорошо продуманная команда фиктивных помощников» агента Гарбо была пестрой компашкой: тут и сторонник превосходства арийской расы из Уэльса, и коммунист, и официант-грек, и богатый студент из Венесуэлы, и военный, недовольный службой в Южной Африке, и несколько мошенников… По словам Джона Мастермана, председателя комитета «Двадцать» и автора триллеров, «лиссабонский солист мало-помалу превратился в целый оркестр, причем оркестр, исполнявший все более амбициозную программу». Грэм Грин, который во время войны был офицером разведки в Западной Африке, именно на истории Гарбо основал свой роман «Наш человек в Гаване», где шпион изобретает целую сеть фальшивых «агентов».

После войны Мастерман писал, что «для дезинформации „номинальные“, или воображаемые, агенты в целом были предпочтительнее» настоящих. Реальные агенты порой становились непокорными или требовательными; их надо было кормить, ублажать, им надо было платить. Вымышленный агент, напротив, был идеально податлив, готов немедленно и без лишних вопросов исполнить любое требование немецкого начальства: «Немцы редко могли устоять против искушения клюнуть на такую мушку, если она была заброшена умело и аккуратно», — писал Мастерман, который и сам был докой по части рыбной ловли на мушку.

Чтобы командовать мини-армией несуществующих людей, требовалось повышенное внимание к подробностям. «Чрезвычайно трудно было, — пишет Монтегю, — держать в памяти все особенности и обстоятельства жизни каждого из множества абсолютно вымышленных вспомогательных агентов». Эти воображаемые лица должны были подвергаться всем превратностям обычной жизни, должны были болеть, праздновать дни рождения, время от времени «садиться на мель». Они не должны были противоречить сами себе в поведении, пристрастиях и эмоциях. Как выразился Монтегю, вымышленный агент «никогда не должен выбиваться из роли». Многочисленная фальшивая агентура позволила британской разведке постоянно снабжать немцев неправдами и полуправдами и убедить абвер в существовании широкой и эффективной шпионской сети в Британии — сети, которой не было и в помине.

Но чтобы создать личность, которая подходила бы к трупу, лежавшему в сент-панкрасском морге, нужны были еще большие усилия воображения. В романе Мастермана «Дело четырех друзей» сыщик Эрнест Брендель замечает, что ключ к успешной детективной работе — предвидение действий преступника: «Расшифровать преступление до того, как оно совершено, предвидеть способ его организации, а затем предотвратить! Вот это — действительно триумф». Чамли и Монтегю с помощью Мастермана предстояло проложить путеводные нити к жизни, которая не была прожита, и устроить мертвецу новую смерть.

До сих пор все фиктивные агенты, изобретенные «группой XX», сообщались со своими немецкими кураторами (точнее, за них с ними сообщались другие) посредством радиограмм и писем в их адрес, но немцы, естественно, никогда этих агентов не видели. Однако в случае операции «Фарш» фальшивый персонаж мог «говорить» только одеждой, в которую был облачен, содержимым карманов и, самое важное, письмами, которые он имел при себе. Немцы должны были обнаружить у него не только официальные машинописные послания, составляющие ядро дезинформации, но и личные письма, написанные от руки и создающие представление о его личности. «Чем более реальным удалось бы его сделать, тем убедительнее выглядело бы все в целом», — рассуждал Монтегю; ведь «немцы наверняка должны были дотошно исследовать все подробности».

Юэн Монтегю за работой в комнате № 13, ок. 1943 г.

Тексты, предназначенные немцам, должны были выглядеть естественно, но при этом быть читаемыми. «Не расплывутся ли чернила на рукописных посланиях и подписи на машинописных?» — тревожился Монтегю. Можно было использовать специальные водостойкие чернила, но это было бы «саморазоблачительно». Они обратились к специалистам из МИ-5, и те проделали многочисленные эксперименты с разными сортами чернил и типами пишущих машинок. Тексты погружались в морскую воду на то или иное время, результаты изучались. Они внушали оптимизм: «Многие сорта чернил в свеженаписанных письмах расплывались, как только бумага намокала. С другой стороны, многие другие вполне обычные сорта, если дать чернилам полностью высохнуть, хорошо выдерживали намокание даже при непосредственном погружении в воду. Если же документ лежит в конверте или бумажнике, который, в свою очередь, находится в кармане, то полностью высохшие чернила некоторых вполне обычных сортов часто позволяют прочесть текст после поразительно долгого пребывания в воде — вполне достаточного для наших целей».

Придать обману окончательную форму можно было позднее; прежде всего Монтегю и Чамли должны были сотворить правдоподобного курьера.

Не случайно оба они были заядлыми читателями романов. Почти все величайшие авторы шпионских историй до обращения к писательству работали в разведке. Сомерсет Моэм, Джон Бакан, Ян Флеминг, Грэм Грин, Джон Ле Карре — все они знали мир шпионажа не понаслышке. Ведь задача шпиона не так уж сильно отличается от задачи романиста: сотворить воображаемый, но правдоподобный мир, а затем завлечь в него других словами и выдумкой.

Словно конструируя персонаж романа, Монтегю и Чамли с помощью Джоан Сондерс из подразделения 17М взялись за создание личности, которую можно было бы вселить в имеющееся у них мертвое тело. Час за часом в подвале Адмиралтейства они обсуждали и обтачивали этот вымышленный образ, его симпатии и антипатии, привычки и хобби, таланты и слабости. Вечерами они продолжали эту странную работу по сотворению человека из ничего, сидя в расположенном в Сохо очаровательном клубе «Горгулья», членом которого был Монтегю. Проекту были присущи все возможности и все ловушки писательства: если изобразить человека слишком яркими красками или допустить непоследовательность, немцы, конечно, поймут, что их дурят. Однако если удастся убедить противника, что это действительно британский офицер, то вполне возможно, что немецкое командование серьезно отнесется к найденным при нем документам. Под конец Монтегю и Чамли сами почти поверили в существование этого человека. «Мы говорили и говорили о нем, пока не почувствовали, что это наш старый друг, — писал Монтегю. — Он стал для нас совершенно реальным». Они придумали ему второе (среднее) имя и место рождения, сделали его курильщиком. Они наделили его родным городом, воинским званием, подразделением, любовью к рыбалке. У этого человека будут часы, банковский счет, адвокат, запонки. У него будет все, чего не имел в своей горемычной жизни Глиндур Майкл: заботливая семья, деньги, друзья, любовь.