Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Гремучая смесь восточно-мистических, русско-сектантских, западно-декадентских мотивов культуры Серебряного века, опыты использования наркотических веществ заставляют современных авторов пересматривать известные стереотипы об этой эпохе. Эткинд приходит к выводу, что «культура Серебряного века насыщена то явными, то смутными, то скрытыми отсылками к опыту русских сектантов. Секты по-своему решали те же проблемы русской жизни, на которых сосредотачивались интеллигентские салоны и политические партии»[1365]. В. П. Булдаков и Т. Г. Леонтьева отмечают, что в семиосфере Серебряного века явственно проступали краски приближающегося заката: «Часто предвестьем конца бывает пышный закат. Психическое и интеллектуальное пространство обреченной империи достигает невиданного напряжения. Отсюда и российский Серебряный век — эта лебединая песнь старой культуры, обычно принимаемая за ее естественное цветение»[1366].

Мистические мотивы обнаруживаются в творчестве пролетариев. М. Стейнберг, изучив лексику рабочих поэтов, писателей начала ХX в., обратил внимание на присущую их произведениям трансгрессивность: попытку выйти за границы известной им материальной реальности. По мнению исследователя, «рабочие писатели были вдохновлены ярко выраженной пролетарской эпистемологией, которая, исходя из повседневного опыта, признавала, что мир невозможно понять только рационально, а требует эмоциональной интуиции и знаний»[1367].

В 1914 г. известный в прошлом московский спирит В. П. Быков, руководитель кружка «Спиритуалистов-догматиков», издатель соответствующих журналов, выпустил пятисотстраничную книгу «Спиритизм перед судом науки, общества и религии», в которой с позиции христианской церкви описал историю, дал философскую и научную оценку этого явления. Он отмечал огромное распространение оккультных идей в обществе и на примере подписчиков своих журналов приводил социальный срез увлекающихся спиритуализмом: эти идеи пользовались популярностью у 27 % крестьян, у 53 %, чиновников, служащих, у 12 % лиц свободных профессий, у 8 % представителей духовенства[1368]. Быков, разочаровавшийся в оккультизме и вернувшийся в Церковь, предпринял в книге попытку разоблачения сеансов магии, с которыми был знаком, однако признавал при этом, что в некоторых случаях спиритуалистам удается вызвать настоящих духов, но это он объяснял проделками Сатаны[1369].

Столкновения модернистских и традиционных основ проявлялись не только в сфере литературных изысков интеллигенции. Они захватывали сознание всех образованных слоев общества, включая императорскую чету. Ю. Н. Данилов упоминает особую роль при дворе доктора тибетской медицины П. Бадмаева, которого генерал считал авантюристом[1370]. Вместе с тем Бадмаев был крестником Александра III, пользовался большим доверием Николая II и Александры Федоровны, лечил цесаревича Алексея. У тибетского врача лечился также Иоанн Кронштадтский, впоследствии к его услугам прибегал и Г. Распутин. Не меньшими почестями при дворе пользовался французский маг-медиум, экстрасенс Мастер Филипп (Филипп Антельм Ницье), который предсказал рождение у императрицы наследника престола, а также начало Русско-японской войны и революции. В период Первой мировой войны императрица часто припоминала супругу сказанные Филиппом слова о том, что конституция гибельна для России, министров нужно крепко держать в руках и пр. 16 июня 1915 г. Александра Федоровна в письме Николаю II вспоминала Филиппа, называя его «первым Другом» («вторым Другом» был Распутин, с которым императорская семья познакомилась сразу после смерти Филиппа в 1905 г., вовремя подыскав, таким образом, ему замену): «Наш первый Друг дал мне икону с колокольчиком, которая предостерегает меня от злых людей и препятствует им приближаться ко мне. Я это чувствую и таким образом могу и тебя оберегать от них…»[1371]

Многие современники отмечали веру императрицы в сверхъестественное, выходящую далеко за рамки православия, в сферы языческого фетишизма. По их словам, двери дворцов были открыты для всевозможных юродивых странников и в разное время определенным влиянием пользовались такие юродивые, как Митя Коляба и Дарья Осипова. В высшем свете знали эти имена, и даже М. Палеолог считал, что Митя Коляба является наиболее вероятным преемником на место Распутина, если с последним что-то случится. В мае 1915 г. французский посол посвятил биографии этого юродивого несколько страниц своего дневника: «Митя Коляба — простак, безвредный слабоумный, юродивый, похожий на того юродивого, который произносит вещие слова в „Борисе Годунове“. Рожденный примерно в 1865 году в окрестностях Калуги, он глухонемой, полуслепой, кривоногий, с деформированным телосложением и с двумя обрубками. Его мозг, столь же атрофированный, как и все его тело, способен понимать крайне ограниченное количество мыслей, которые он выражает гортанными возгласами, с заиканием, неразборчивым бормотанием, рычанием, писком и беспорядочной жестикуляцией своими обрубками. В течение нескольких лет его принимали, проявляя милосердие, в монастыре Оптиной пустыни близ Козельска. Однажды его увидели находившимся в состоянии сильнейшего возбуждения, время от времени прерывавшегося полнейшим оцепенением. Это его состояние напоминало приступ экстаза. Все в монастыре сразу же решили, что через его недоразвитое сознание о себе дает знать божественное воздействие; но, что именно, никто понять не мог. Пока все терялись в догадках, одного монаха озарило. Когда он преклонил колени в темной часовне, чтобы помолиться, ему явился святой Николай и открыл ему значение выкриков и судорог юродивого: монах записал под диктовку самого святого Николая точный смысл поведения калеки. Монастырская община была поражена глубоким смыслом информации и предвидением, выраженными в бессвязных восклицаниях слабоумного: ему было известно все — прошлое, настоящее, будущее. В 1901 году Митю Колябу привезли в Петербург, где император и императрица высоко оценили пророческую прозорливость калеки, хотя в то время они всецело находились в руках чародея Филиппа. Казалось, что в губительные годы японской войны Мите Колябе предназначено сыграть огромную роль, но его неумелые друзья втянули его в крупную ссору между Распутиным и епископом Гермогеном. Калека был вынужден исчезнуть на некоторое время, чтобы избежать мести своего грозного соперника. В настоящее время Митя живет в кругу небольшой тайной, но ревностной секты и ждет своего последнего часа»[1372].