Летняя книга - Туве Марика Янссон

были предназначены для взрослого читателя, книги и комиксы о муми-троллях появились позднее. Во время «Войны-продолжения»[178] Туве Янссон не писала малую прозу для периодики, однако часто ее иллюстрировала, сотрудничая с несколькими рождественскими изданиями, в первую очередь с сатирическим журналом «Гарм» («Garm»). Потом появились муми-тролли, и Туве Янссон полностью посвятила себя книгам и комиксам о них, а для прессы писала только по заказу. Некоторые из рассказов 1950-х и 1960-х годов впоследствии были переработаны и опубликованы. Для газет и журналов в это время Туве Янссон писала о муми-книгах и о себе самой, что отнюдь не лишало тексты оригинальности и остроты. В 1960-х и 1970-х она также создала несколько необычных эссе, в которых рассказывала, каково быть детским писателем, размышляла о жизни на острове и критиковала архитектуру, делающую человека несчастным.

Помимо ранних новелл, в сборник включены некоторые из поздних произведений для взрослой аудитории, никогда не публиковавшихся; исключение составляют только последний рассказ и два текста, в свое время вышедшие в переводе на японский. Произведения представлены в хронологическом порядке и охватывают период с 1934 по 1997 год.

Предназначавшиеся для периодики новеллы и эссе Туве Янссон делают картину ее творчества более полной. Читатель замечает сквозные темы и детали, встречающиеся в муми-книгах, иллюстрациях к ним и в других произведениях. Однако в этих небольших текстах присутствует и неизвестная Янссон – художник, который любит изображать страх, и писатель, по чьей воле Хемуль и Хомса перемещаются в мир людей и ведут себя как взрослые.

Сирке Хаппонен[179]

Бульвар

Конечно же, бульвар появился на свет в Париже. И ни один его потомок никогда не станет вровень со своим прародителем, непрерывно растущим и блистательным, с его фасадами в тиарах из рекламных огней и асфальтом, залитым отсветом фар плотных автомобильных потоков.

Слегка смущенные собственной незначительностью, прочь от бульвара в полумрак ускользают узкие боковые улицы.

Они пустынны – всех затягивает большой водоворот, который в час святого аперитива становится еще более мощным, а к полуночи его сила достигает предела.

Месье Шате живет один, рядом с Магдалиной – церковью[180], названной в честь великой грешницы, которая опомнилась, раскаялась и примкнула к святым.

Месье Шате, чья молодость протекала весело и беззаботно, испытывает к этой церкви некоторую симпатию. Но хочет жить здесь еще и потому, что попросту привык и не любит неожиданных перемен. Как есть, так и славно. А больше всего ему нравится, что тут начинается бульвар Мадлен[181]. Покинуть его нельзя ни при каких обстоятельствах – это исключено, как и сама мысль о том, что можно оставить Париж.

Месье Шате убежден, что обрел равновесие и покой, тем самым достигнув конечной цели существования, – и это позволяет ему свысока посматривать на злопыхателей, которые обвиняют месье Шате в бездействии и называют его жизнь бесцельной.

Но что бы там ни говорили – он одинок и может поступать, как ему вздумается.

Когда малолетние разносчики газет кричат под окнами: «Pa-ar-ris-Soir-r!»[182] – месье Шате физически теряет покой и выходит из дома. На улице весна, которая всегда несет с собой смутные надежды, предчувствия чего-то особенного, чего ждали всю зиму, и вот наконец…

Но месье Шате помнит, что нужно быть выше всех этих обольщений молодости, и поэтому говорит: «Мы тешим себя самообманом и тоскуем по тщетным внешним явлениям, которые именуем событиями. В действительности же все происходит только внутри нас самих. А с такой наблюдательностью, как, скажем, у меня, найти подходящее событие – пара пустяков. Достаточно просто выйти вечером на бульвар…»

На Итальянском бульваре находится любимое бистро месье Шате. Здесь служит правильный бармен, с которым можно обсудить новости и поразмышлять над странностями жизни. На жизнь, разумеется, смотрят по-парижски: все, что за чертой, неинтересно. Оба обитают у «главной артерии», которая берет начало у Магдалины и заканчивается на площади Республики.

«На этом участке можно наблюдать жизнь во всех ее проявлениях – и этого вполне достаточно, – глубокомысленно заявляет месье Шате. – Здесь лица меняются так же быстро, как названия. А бульвар Сен-Дени – это уже не то, и люди, и дома другие. Все портят чертовы туристы – устроили, будь они неладны, место для гуляния…»

«Туристы – это хорошо», – говорит носитель более приземленных взглядов месье Гилберт, в прошлом предприниматель. Но месье Шате рьяно ругает приезжих: «Этих глупых существ здесь быть не должно! Они хотят увидеть Париж, что, увы, естественно, – но при этом не понимают, что здесь неуместны нескромные манеры! Они ведут себя так, словно купили не номер в отеле, дурацкие сувениры, билеты в „Мулен Руж“ и непременный „Фоли-Бержер“ – а заполучили весь город за свои деньги! И на каждом шагу улыбаются: ничего подобного они раньше не видели – ну разумеется, в Париже есть чему радоваться!..»

Месье Шате сердится, берет шляпу и уходит. По выражению его лица можно заподозрить, что в следующий раз он почтит своим присутствием другое бистро.

Но на самом деле он в прекрасном, даже восторженном расположении духа: диспут в сочетании с двумя перно пробудил дремавшие силы – и весенний ветерок нежно поглаживает его горячие виски.

Зажигаются огни, вспыхивают рекламные вывески. Он обращает к ним взгляд, полный почти языческого благоговения. Месье Шате обожает этот суррогат солнечного света, он кажется ему ярче и сложнее. А мрачные русла боковых улиц месье Шате не любит и медленно плывет в растущем центральном потоке.

Он останавливается у манящих огней кинотеатра, загорает в их блеске, закуривает сигарету и думает: «Я не согласен с теми, кто полагает, будто Париж уже не тот, что прежде. Да, туристы изо всех сил стараются испортить мой город, но у них ничего не выходит. Это никому не удастся. Париж всегда останется собой. А как иначе? И женщина всегда останется женщиной. Впрочем, должен признать, что эти босоножки и ногти с золотым лаком мне не по нраву. Но сама она прекрасна, по-прежнему прекрасна…»

Его обгоняют несколько молодых мужчин, одетых с нарочитой небрежностью, и он задумчиво смотрит им вслед.

«Артистическое семя, все те резковатые жесты. Хотя эти шапочки набекрень вроде бы раньше не носили. Раньше непременно нужна была шляпа с полями. А изящная бородка мне всегда нравилась. Видимо, она снова в моде… – Месье Шате иронично улыбается. – Каждый из них думает, что теперь похож на Иисуса».

Потом пожимает плечами и удовлетворенно вздыхает. Какое счастье – вот так без помех идти, присматриваясь к каждому встречному. Величайшее наслаждение. Как же