Люди Льда. Книги 1-47 - Маргит Сандему

однако она навела в доме порядок, выбросила старый хлам, сделала жилище уютным.

Днем Клаус рыбачил и собирал мерзлую бруснику. Питались они довольно однообразно, но сносно.

Но Суль знала, что это скоро кончится. Клаус же был счастлив пока, но недалеко было то время, когда неизбежно придет нужда и заботы о будущем. А Суль не была особенно терпеливой. Беспокойство уже гнало ее вперед. Собственно говоря, она уже насытилась Клаусом. Ему нечего было ей больше дать. Ее удерживало лишь что-то вроде сочувствия к нему.

У нее были и трудности иного рода. Первый раз, увидев Клауса нагим, она даже испугалась: так много было на его теле шрамов. Но страшнее всего была глубокая, гноящаяся рана на бедре. Кожа вокруг нее покраснела. Он сказал, что это после удара плетью. Его заставили самым унизительным образом спустить штаны, после чего он получил удар за то, что дал больной лошади слишком много корма. То, что лошадь потом выздоровела, не имело значения. Бережливость прежде всего! Суль, как могла, обработала рану. Но воспаление уже пошло вглубь, рана продолжала гноиться. А тот ничтожный запас лекарств, который был у нее, уже кончился.

Однажды утром Клаус не смог встать. У него начался жар, нога так опухла, что он не мог ее согнуть. Суль дала ему настоящее колдовское зелье, самое сильное из оставшихся у нее лекарств. Это помогло лишь на короткое время.

Выпал снег. Запасы еды кончились два дня назад, и Суль решила на несколько часов оставить Клауса и пойти порыбачить на лесное озеро. Но ей пришлось отказаться от этой затеи: Клаус был почти без сознания. Она стояла и долго, пристально смотрела на него.

У нее осталось еще немного зелья, чтобы положить конец страданиям этой жалкой жизни. Он ничего теперь не значил для нее, он был только ее товарищем по постельным играм. Он и раньше немного значил для нее, просто он был одним из тех, кто способен удовлетворить ее чувственные желания… Впрочем, одно время Клаус интересовал ее как мужчина: он был по-своему дик и примитивен, был красиво сложен и… любил ее. Поначалу это привлекало Суль. Беспомощная, невинная душа в этом безжалостном мире!..

Запрокинув голову, она оглядела жилище: четыре стены и потолок. Незнакомец из трактира! Почему же он не приходит? Нет, он не может знать, что она находится здесь, в этом безлюдном месте. Возможно, он с нетерпением ждет ее где-то… Но, с другой стороны, если он и в самом деле Властитель преисподней, явившийся в мир, чтобы навестить ее, он должен знать, где она находится! Уж это точно. Так почему же он не идет?

В глазах Суль зажглось нетерпение. Что она делает здесь с этим несчастным Клаусом? Почему не идет в большой мир? Она взяла маленький кожаный мешочек с травами и долго, задумчиво переводила взгляд с этого мешочка на испускающего дух человека. Через некоторое время она уже спускалась с холма в мир людей.

Но она была не одна. Тропа круто вела вниз, редкие деревья цеплялись за склон похожими на когти корнями. Вместо санок Суль взяла широкую доску, на которой лежал Клаус. Она тащила безжизненное тело к обрыву.

Она не дала ему средства, ускоряющего смерть. Путь был труден, но она не хотела оставлять его наверху. Возможно, это был его последний путь. Но все равно, он должен быть похоронен по-христиански: Суль знала, насколько сильна была его вера в Бога. Впрочем, она все еще не была уверена в том, что это его последний путь.

Вид у Клауса был ужасен: воспаление распространилось по всему телу. Одно только лицо оставалось нетронутым: его туповатое, с бараньим взглядом лицо приняло теперь ангельское выражение. Суль даже вспомнила цитату из Библии: «Блажен праведник, ибо ему дано узреть Бога». Или что-то в этом роде, она не была особенно сильна в Библии.

У нее было одно желание: добраться с Клаусом до Тенгеля, пока еще не поздно. Ведь у Тенгеля были более сильные средства, чем те, что остались при ней, когда ее схватили.

Линде-аллее! У Суль защемило в груди. Почему она никогда не могла обрести там покой? Что же гонит ее все дальше и дальше? И теперь она не имеет права жить там. У нее больше нет на это права, ведь она может навлечь на них беду.

Она тащила «санки» по земле, по траве и камням, стараясь не потревожить Клауса при спуске. Но на крутом обрыве доска опрокинулась, и Клаус упал. Он лежал, уткнувшись лицом в снег.

— Не можешь ты лежать, как следует, чертов дурак! Неуклюжий увалень! — ругалась она, изо всех сил таща его обратно на доску. — Ну, вот, лежи смирно, простофиля!..

Спуск продолжался. Временами медленно, временами так быстро, что Суль едва поспевала за «санками». На вершине одного из холмов она села передохнуть на доску. Их обоих заносило снегом но она и не думала бросить больного.

Все это время Клаус был без сознания. Может быть, он уже мертв?

«Весьма мрачное погребальное шествие», — угрюмо думала она, очередной раз укладывая его на доску. Она давно уже сбилась с дороги и теперь просто спускалась вниз. Внезапно она очутилась на краю обрыва. Одна она как-то смогла бы спуститься, цепляясь за корни деревьев, но с «санями»…

Суль долго стояла в раздумье. Наконец она решила пустить все на самотек. «Все равно он окажется внизу!» пробормотала она, подтолкнула доску — и та быстро заскользила вниз по льду и снегу.

«Пока она идет прямо, это ничего, — думала Суль, глядя вниз, — но если перевернется, тогда…»

Доска продолжала скользить вниз. Суль стояла наверху, сжав кулаки и прикусив губу.

«Лежи на месте, — мысленно приказывала она. — Лежи на месте, иначе тебя занесет, и я уже не найду тебя!»

Он свалился. Но это было уже внизу, на ровном месте, куда теперь надо было спуститься и ей. Доска продолжала скользить, пока не ударилась о дерево и не остановилась.

— Ура! — закричала Суль, стоя наверху и размахивая руками в знак триумфа. — Мы спустились, Клаус! Мы спустились!

Были уже сумерки, когда она тащилась через долину в сторону своего дома, где не была так долго. Ночь обещала быть морозной.

Суль привязала к доске веревку, но веревка была старой и часто рвалась: она сплошь состояла из узлов и была очень короткой.

В конце концов Суль пришлось толкать «санки» сзади. Силы ее были на исходе, к тому же она не ела уже несколько дней.

Клаус лежал без всяких признаков