Родная кровь - Anne Dar

очень печально, ведь та девчонка была неприлично сексуальна в своём расцвете, – на её губах проступила откровенная кривая улыбочка. – Он поддался моему соблазнению с первой же попытки. Моя мать с шерифом отправились к нему на дачу с целью уединиться, а он якобы остался присматривать за мной. Я же, зная, что вечером он обязательно придёт и завалится на диван смотреть футбол, надела свой самый сексуальный, неприлично обтягивающий топик, забыв надеть под него лифчик, и не забыла сменить неказистые спортивные штаны на коротенькие шорты, после чего завершила свой образ развратной старшеклассницы кричаще-ярким макияжем. Мы сделали это уже спустя десять минут после его прихода прямо в гостиной на диване, на котором я однажды застала свою мать с шерифом, и с тех пор стали заниматься этим постоянно: в гараже или в моей спальне, в его ржавом пикапе или на даче, и даже в лесу. Главным условием в этих отношениях для нас обоих была конфиденциальность: никто не должен был узнать о нашем маленьком и далеко не невинном развлечении. И никто бы не узнал, если бы однажды моя кузина не застала нас с поличным, явившись ко мне в гости без приглашения. Пина была моей ровесницей, старше меня всего на три месяца. В отличие от меня, росшей словно сорная трава при обочине, Пина росла в благополучной семье и отчасти поэтому выросла наивной дурочкой, а отчасти по своей природной склонности к неоправданной доброте, которую можно было расценить как болезненную форму эмпатии, – Лурдес перевела дыхание, а я вдруг подумала, как можно считать доброту неоправданной? Она продолжила. – В детстве Пиной было легко манипулировать, то есть не сложнее, чем новорождённым котёнком. Своей бесхребетностью она была всецело обязана своим мягкотелым родителям: её отец, Том Браун, был электриком, а её мать, Сара, являющаяся старшей сестрой моей матери, работала секретарём в местной бухгалтерии. Мою мать, как и меня, всегда выводило из себя, какую идеалистическую картину собой представляло это семейство. Несмотря на свою бедность, которая, впрочем, не была такой глубокой, какой являлась наша с матерью нищета, они постоянно стремились показать всему миру, как сильно они счастливы без повода: Том постоянно всем рассказывал, как сильно ему повезло с женой, хотя Сара, несмотря на свою симпатичную мордашку, с детства едва заметно прихрамывала на левую ногу, а Сара же, в свою очередь, постоянно улыбалась ему, хотя очевидного повода для улыбок у неё не было, ведь она годами ходила в одних и тех же платьях, и не знала о существовании украшений, не сделанных из дешёвого металла или, что совсем уж выглядело убого, из пластмассы. Что же касается их единственной и обожаемой ими дочери, она и вовсе кроме миловидной внешности и неоправданной доброты не могла похвастаться больше ничем, что могло бы вызвать у окружающих её людей восторг. И тем не менее эти трое светились, словно радуга на фоне общего дождя, что порой походило на издевательство над стандартами обыденных семейных картин, – она вновь перевела дыхание, а я вновь задумалась над тем, с какой целью она может рассказывать мне обо всех этих людях. – Я никогда не считала Пину своей подругой, с раннего детства понимая, что она связана со мной всего лишь кровными узами, но никак не душевными, и потому я всегда относилась к ней как к умненькому, и порой навязчивому домашнему питомцу. И хотя наши родители редко находили общий язык, всё же им часто приходилось оставлять нас с Пиной вместе, так как все они вкалывали на своих работах, словно проклятые, и зачастую не могли провести с нами выходные дни или пятничные вечера. Однажды я сказала Пине, что когда я стану взрослой, со мной такого не будет: я скорее землю буду ложками есть, чем позволю себе перебиваться центами, сутки напролёт вкалывая в каких-нибудь деревенских забегаловках или бухгалтериях. Пина тогда мне ответила, что смысл жизни любого человека заключается вовсе не в том, чтобы найти высокооплачиваемое дело, а в том, чтобы найти дело, которое душа будет любить. Я уже тогда поняла, что этой наивной простушке, вечно летающей в своих персональных облаках, в будущем не светит ничего блестящего. И я не ошиблась… – я словила себя на мысли о том, что рассказ Лурдес начал меня интересовать – мне вдруг стало любопытно узнать, как же в итоге сложилась судьба у добродушной девочки Пины. Но Лурдес вновь начала склонять повествование к своей персоне. – Я тайно провстречалась с сыном шерифа целых два года, когда Пина узнала обо всём. Она отказывалась молчать о том, что меня якобы совращает взрослый мужчина, хотя на самом деле всё было наоборот: я совращала мужчину. Она хотела рассказать всё взрослым, – Лурдес резко сдвинула брови. – Чтобы убедить её молчать, я пообещала, что расстанусь с сыном шерифа и вскоре действительно рассталась с ним. На самом деле я с самого начала этих отношений знала, что в итоге порву их, так как я не желала погрязнуть в деревенской провинции с безработным бойфрендом и перспективой на должность помощницы своей матери в забытой цивилизацией забегаловке. Ещё до того, как я закрутила этот опасный во всех смыслах роман, я сформировала план своего побега в большой мир: после школы я планировала поступить в колледж и для начала переехать в Портленд. Но своему взрослому бойфренду я сказала, что порываю с ним отношения из-за настойчивости Пины. Он затаил на неё обиду, мне же было откровенно наплевать на это – я уезжала в большой город за красивой жизнью, оставляя всё позади. Мой же бывший красавец-бойфренд решил продолжать перебиваться подработками в провинции, а Пина, что для меня не стало удивительным, решила пожертвовать своей жизнью из-за смерти отца – несчастный умер за полгода до выпуска дочери из старшей школы и в итоге она, не желая бросать мать, приняла решение поступить в колледж Роара, вместо того, чтобы выбрать приличный университет подальше от той дыры, в которой мы выросли. А ведь она, со своими незаурядными интеллектуальными способностями, в отличие от меня могла бы позволить себе попробовать покорить даже Нью-Йорк, – на этих словах в голосе рассказчицы проступила заметная зависть. – С момента моего отъезда из деревни прошло пять лет. Я получила хорошее образование в Портленде и, чтобы не покидать большой город, начала поиски приличного рабочего места, но в результате смогла найти для себя лишь зачуханное местечко секретарши в пыльной юридической конторке, ютящейся на подвальном этаже жилой десятиэтажки. Моя мать умерла в первый же год моего отъезда,