Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

Музыка – окно, из которого льют в нас очаровательные потоки Вечности и брызжет магия.

Искусство есть гениальное познание. Гениальное познание расширяет его формы. В символизме, как методе, соединяющем вечное с его пространственными и временными проявлениями, встречаемся с познанием Платоновых идей.

Задача символистов сложна: «…от них требуется пророческая смелость неофитов, верующих, что в момент падения вырастут спасительные крылья и понесут над историей… Они должны идти там, где остановился Ницше, – идти по воздуху».

О связи слова и музыки писали почти все символисты…

Поэзия – одновременно Слово и Музыка. Кому как не ей навеивать и внушать вечное, кое часто невыразимо? Словом она говорит и мыслит, Музыкой поет и грезит. Вот почему только лирическую Поэзию можно назвать Поэзией как таковой, она – дитя Мысли-слова и Музыки-грезы.

А главенствует ныне во всей лирической Поэзии Поэзия символическая, ибо она одухотворена идеей, возвышающей ее над суетой обыденной Жизни, и берет из этой Жизни единственное, что в ней вечного – Красоту, признак Добра и Истины.

Поэзия – синтез Слова и Музыки, позволяющий внушить вечное, выразить невыразимое. Символическая поэзия одухотворена идеей проникновения в суть вещей сквозь их покровы, идеей возвышения над суетой обыденной жизни, идеей совмещения Истины и Добра, Красоты и Духовности.

Самарий Великовский:

Верлен музыкален, как никто, пожалуй, из стихотворцев Франции, вплоть до того, что смягченная, как в старинных народных причитаниях, волнисто струящаяся, заунывно колдовская напевность порой отодвигает у него в тень содержательное наполнение слова и сама по себе смыслоносна:

Осени стон,

Как похорон

Звон монотонный.

Тьма за окном,

Все об одном

Плачется сонно.

И вместе с тем Верлен метко наблюдателен, он словно бы невзначай набрасывает зарисовку, порой – простым перечнем-цепочкой безглагольных назывных обозначений. Он придает ей воздушную легкость, вовлекая едва упомянутые им вещи в стремительное круженье-мельканье и вдобавок насыщая, окутывая эту россыпь своим переживанием так, что не различить, где увиденное, внешнее, а где испытанное, внутреннее.

М. Шаповалов:

Итак: не живопись словом, а музыка в слове. Всякие социальные веяния, всякое «содержание» из стихов улетучивалось. Одна из книг Верлена неслучайно называлась «Романсы без слов». В ней запечатлены шорох листвы под налетом легкого ветра, нежный шум дождя по камням мостовой и по крыше, растворяющийся зимний пейзаж в смутном мерцании снега, мучительное созерцание алых роз, грозящих разлукой… Разумеется, некие внешние очертания мира в стихах Верлена оставались не размыты. Но они служили часто лишь фоном, на котором звучит то нежно-печальная, то саркастичная и резкая музыка настроения.

Вершины музыкальности и эмоционального трепета Верлен достигает в замечательных «Романсах без слов». Душевная жизнь поэта здесь полностью слита с природой. «Романсы без слов» – это действительно песни, то печальные, то пленительные, то гипнотизирующие утонченностью чувств, то уводящие воображение слушателя в дальние миры.

Это – истинное чудо, собрание перлов, слова здесь – фразы, строки – страницы; это высшее развитие поэтического импрессионизма, скажут ценители. – Стихи очаровательные, единственные, не допускающие комментария; он был бы бесполезен для поэтов и еще более для не-поэтов, все равно не способных понять стихи Верлена.

Угадать я стараюсь в роптанье

Лики тонкие зовов печальных,

И в мерцанье огней музыкальных

Лик Любви – словно рай в обещанье!..

Любовь Верлена в корне отличается от бодлеровской. Вместо пылкости, страстности, чувственности – сдержанность целомудрия, чистота, боязливые ласки. Любимые губы – первые весенние цветы. Очаровательный платонический шепот. В «Усталости» поэт уже прямо отвергает трубящую в рог хищную страсть, предпочитая объятиям и судорогам обладания невинный поцелуй. Он просит возлюбленную умерить свою лихорадочность, приглушить ласку, убаюкать взглядом. Полузакрытые глаза, скрещенные на груди руки, изгнанное из сердца желание, погруженность в дуновение ветра и песню соловья («Под сурдинку»). Любимая женщина – более воображение, чем реальность. Он не столько видит, слышит, ощущает, сколько помнит ее, часами разговаривает с ней… в одиночестве.

В этой единственной в своем роде, неподражаемой книге поэт рассказывает о себе, о своих фантазиях и мечтах, о своих печалях и болях, о внутреннем и сокровенном.

Как-то особенно больно

Плакать в тиши ни о чем.

Плачу, но плачу невольно,

Плачу, не зная о чем.

Или – начало:

Небо над городом плачет,

Плачет и сердце мое.

Что оно, что оно значит,

Это унынье мое?

Эта книга – плач по утонувшим надеждам и мечтам и предчувствие еще больших горестей.

Все розы были ярко красны,

Плющи – неумолимо черны…

Твои движения опасны,

Мои уныния упорны.

Все небо было слишком нежным,

Зеленым море, воздух ясным…

Я знаю: я – пред неизбежным,

Пред чем-то горьким и ужасным.

Нужны ли комментарии к этой пронзительной поэзии-музыке?

Это – экстаз утомленности,

Это – истома влюбленности,

Это – дрожанье лесов,

Ветра под ласкою млеющих,

Это – меж веток сереющих

Маленький хор голосов.

Свежие, нежные трепеты!

Шепоты, щебеты, лепеты!

Кажется: травы в тиши

Ропщут со стоном томительным,

Или в потоке стремительном

Глухо стучат голыши.

Эта книга – образец высших поэтических достижений, потрясающей выразительности и силы переживаний.

Тяжелей нет мученья

Без любви, без презренья,

Не понять, отчего

В сердце столько мученья.

Слезы в сердце моем —

Плачет дождь за окном.

О, какая усталость

В бедном сердце моем.

Даже в названиях стихов – «Тянется безмерно» – огромная выразительность:

Тянется безмерно

Луговин тоска.

Блещет снег неверно,

Как пласты песка.

Небеса без света,

Тверды, словно медь,

Месяц глянул где-то,

Вновь чтоб умереть.

И вдруг – как молния:

  Спляшем жигу!

Ах, я любил ее глаза,

Светлей, чем в звездах небеса,

Те, не лукавые глаза!

  Спляшем жигу!

Она умела без конца

Терзать поклонников сердца,

С улыбкой милого лица!