Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

бессознателен, и в то же время он один из тех поэтов, которые приходят не чаще, чем раз в столетие. Вы утверждаете, что он сумасшедший? Я тоже думаю это. Он сумасшедший, вне всякого сомнения. Но осторожнее, потому что этот безумец создал новое искусство, и нет ничего невероятного, если о нем когда-нибудь станут говорить, как говорят теперь о Франсуа Вийоне, с которым он так схож: это был лучший поэт своего времени».

Возможен ли перевод такого поэта на иной язык?

A priori я ответил бы: нет, невозможен.

Перевести чужие стихи несравненно труднее, чем написать свои собственные.

Только чудом перевоплощения стихотворный перевод может быть хорош.

Переводы Сологуба из Верлена – это осуществленное чудо.

Ему удалось осуществить то, что казалось невозможным и немыслимым: передать в русском стихе голос Верлена.

Верлен в России

Перекличка с Верленом есть и в русской поэзии. Вспомним: параллельно ему создавал свои музыкальные стихотворения Афанасий Фет. «Боль невесть о чем, что вечно в сердце ноет», томила и Анненского. Наконец, Георгий Иванов в книге «Отплытие на остров Цитеру», как и Верлен, скрыто спорил с галантной картиной Ватто в мелодичных и горьких, как полынь, стихах.

М. Шаповалов

Я начал своего «Бедного Лелиана» с реакции наших. Если бы не дореволюционный Серебряный век, судьбу «русского Верлена» было бы нетрудно предугадать… Достаточно одного примера: когда на волне послевоенных надежд Г. Шенгели надумал выпустить книгу лирики Верлена в своих переводах, заодно реабилитировав сам жанр лирики, не удалась даже попытка: в августе 1946-го вышло зловещее Постановление ЦК ВКП(б) по литературе, давшее инструктаж всем Верным Русланам… Потребовалось 50 лет, чтобы в конце тысячелетия, когда переводчика давно не было в живых, издать «Избранное», в котором, естественно, не нашлось места лучшему в творчестве Верлена – религиозной лирике и мистике…

Открывателем Верлена и других французских символистов для русской публики стал Валерий Брюсов, начавший переводить их еще в гимназии. Однако в начале 90-х годов XIX века попытки издать переводы прóклятых – не встречали энтузиазма среди издателей – русские журналы и русская публика не замечали грандиозного переворота в художественной жизни Европы, и Брюсову пришлось затратить недюжинные силы, дабы «просветить» «самый читающий народ», даже гении которого, не щадившие Данте и Шекспира, о французских «декадентах» писали:

Прочти произведение в таком роде нашему мужику, он расхохочется; разве может умный человек заниматься такими вещами? А вот занимаются.

Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой, есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды.

И еще:

Художник будущего будет понимать, что сочинить сказочку, песенку, которая тронет, прибаутку, загадку, которая забавит, нарисовать картинку – несравненно важнее и плодотворнее, чем сочинить роман, симфонию или нарисовать картину.

– Пойдите в театр – там опять искусство: какая-нибудь госпожа ноги выше головы задирает. И эта гадкая глупость не только не считается неприличным делом, а, напротив, возводится в нечто первосортное.

– И современная музыка не дает мелодий и идет к упадку. Все симфонические вечера с их накрахмаленными слушателями – только мода и фальшь. (Вот камаринская – это да!)

– И Вагнер – не движение музыки вперед, а вырождение ее, восхищаться им можно, только притупивши вкус к изящному.

В отличие от Л. Н. Толстого, русские «декаденты», прежде всего Брюсов, высоко ценили своих французских предшественников, понимая, что поэзия – общение с душой художника и что главное в искусстве – Личность: «Она – сущность поэзии, все остальное форма».

В отличие от Т. С. Элиота, В. Я. Брюсов исповедовал персоналистскую, субъективистскую эстетику: «Чтобы знать произведения [Верлена], надо их слить с его биографией». П. Верлен привлек крестного отца Серебряного века спонтанностью чувств и отсутствием «кантианского яда» – Брюсов искал в нем «поэзии настроений», восприятия мира сквозь личность великого художника.

В 1894-м Валерий Брюсов опубликовал «Романсы без слов» в своем переводе. В предисловии к небольшой книжке стихов он писал, что «недостатки этой книги надо приписывать переводу, а не шедеврам Верлена». Молодой Брюсов в полной мере сознавал потери переводов и, спустя много лет, издавая «Собрание стихов» Поля Верлена, констатировал, что в его первых опытах «было гораздо больше усердия и восторга перед поэзией Верлена, чем действительно воссоздания его стихов на русском языке».

Я считал бы свое дело исполненным, – писал Брюсов, – если бы мне удалось дать русским читателям хотя бы подобие тех стихов Верлена, которые всегда производили на меня сильнейшее впечатление силой своей исключительной искренности и поразительным очарованием своей музыкальной формы.

Для Брюсова Верлен был «одним из самых субъективных поэтов», интимнейшим из них, «без лукавства раскрывающим в своих песнях самое прекрасное и самое горькое в своей душе». «Романсы без слов» стали для Брюсова «откровением для поэзии»: «Книга – коротка, но читаешь ее долго: она велика», однако пресса расценила книгу иначе: эпатированная «Русскими символистами», критика встретила «Романсы без слов» враждебно. Новости писали: «Назвать себя символистом еще не значит стать талантливым поэтом и переводчиком; в этом легко убедиться всякому при чтении стихов Брюсова».

Переводами французских символистов Брюсов занимался два десятилетия. Итогами этого подвижничества стала книга Брюсова «Поль Верлен». Собрание стихов (1911) и антология «Французские лирики XIX века» (1909), в которой представлены литературные портреты ряда символистов от Верлена до Вьеле-Гриффина, Ретте и Мериля.

Валерий Брюсов:

Три поэта создали славу символизму – Рембо, Верлен и Малларме. Каждый из них внес свое в реформу поэтического языка.

Верлен исходил из стремления передать читателю свое настроение. В его стихах отдельные эпитеты, выражения имеют значение не по отношению к предмету стихотворения, а по отношению к общему впечатлению, получаемому читателем. Рембо пошел дальше и вовсе откинул определенное содержание стихотворения; он просто дал мозаику слов и выражений, которая должна слиться в душе читателя в одно целое впечатление. Оба они оставляют читателя пассивным. Малларме вызывает его душу к активной деятельности, он дает только важнейшие впечатления, предоставляя читателю самому устанавливать связь между ними. Во всех этих попытках центр тяжести перенесен в душу читателя.

Связующим элементом с другими литературными школами является Верлен. В душе Верлен еще романтик и находится под влиянием Гейне и Шелли. Поэт Верлен раньше других был «признан»