Улыбка Катерины. История матери Леонардо - Карло Вечче

гуманист, покровитель молодого Луиджи Пульчи, сохранивший добрые отношения с Козимо Старым, несмотря на фактическое исключение его и его семьи из общественной жизни из-за давних и весьма неосторожных связей с врагами Медичи. Франческо был страстным коллекционером книг, он регулярно посещал лучших книготорговцев и изготовителей манускриптов того времени, так что мне вовсе не кажется невозможным представить его в узком кругу соратников Козимо, имевших доступ к потрясающей поэме доселе неизвестного латинского автора Лукреция, «De rerum natura», найденной несколькими годами ранее Поджо Браччолини.

И вот в руках у меня рукопись «Воспоминаний» Франческо в пожелтевшем пергаментном переплете. На внутреннем клапане добавлена странная заметка, выходящая за рамки мемуарной хронологии: «Сер Пьеро д’Антонио ди сер Пьеро составил документ об освобождении Катерины, кормилицы Марии, для монны Джиневры д’Антонио Реддити, хозяйки означенной Катерины и супруги Донато ди Филиппо ди Сальвестро ди Нато, 2 ноября 1452 года, с учетом того, что в бумагах по ошибке проставлено 2 декабря 1452 года, по каковой причине и засвидетельствовал документ у меня, Франческо Маттео Кастеллани, сего дня, 5 ноября 1452 года».

Этот сер Пьеро, вне всякого сомнения, отец Леонардо: как же никто этого не заметил? 1452 – это не просто цифры: это год, 15 апреля которого у женщины по имени Катерина родился сын Леонардо. И кто же эта Катерина? Рабыня, поскольку речь идет об освобождении, а документ составлен самим Пьеро по просьбе ее хозяйки, некой Джиневры д’Антонио Реддити, жены Донато ди Филиппо ди Сальвестро Нати. Раз она названа кормилицей, значит, уже родила. Нет, совершенно невозможно, чтобы это была та самая Катерина, возлюбленная Пьеро, мать Леонардо! Неужели молодой нотариус сумел бы оформить такой акт, сдержать дрожь в руке, учащенное сердцебиение, собственное дыхание? Нет, это никак не может быть она!

Продолжив листать «Воспоминания», я снова обнаруживаю имя Катерины: в мае 1450 года Джиневра одолжила ее Лене, жене Франческо, чтобы вскормить дочь последней, Марию, за немалую сумму, восемнадцать флоринов в год. «Mccccl. Помню, как… в мае вышеуказанного года Катерина, дочь, раба монны Джиневры, жены Филиппо, иначе Донато ди Филипп[о], прозванного Тинта, столяра, явилась занять место кормилицы для Марии, дочери моей, с жалованьем восемнадцать фл. в год, начиная с указанного дня и далее в течение двух или трех лет согласно нашему соображению, доколе так или иначе необходима будет девица, дающая здоровое молоко. На сих условиях пришли к согласию мы, а именно супруга моя с означенной монною Джиневрой, в присутствии Рустико ди, разносчика, с учетом того, что означенную монну Джиневру должно внести в красную книгу, помеченную А, на сч. 56, где она указана будет кредитором и дебитором на всю сумму выданного в означенном размере жалованья».

Но что это за пропуски? Почему Франческо не записал ни точной даты, когда Катерина явилась занять место, ни имени ее отца или отца Рустико? О чем он только думал?

По счастью, это мне удается выяснить сразу, даже не выходя из архива: в Нотариальном фонде древних актов хранятся все имбревиатуры сера Пьеро. Если договор был составлен им, вероятно, существует и соответствующий черновик. Мне остается только попросить принести первый том, охватывающий период от начала его деятельности до 1457 года. Не спеша просматриваю дела и записи первых лет карьеры молодого нотариуса, – лет определяющих, но тяжких и непростых, что, как мне кажется, понятно по мизерному числу актов, составленных им между 1449 и 1452 годами, и по длительной поездке в Пизу с конца 1449 по начало 1451 года. Наибольшее внимание я уделяю периоду с июня по июль 1451-го, тому самому, когда должен был быть зачат Леонардо: здесь все документы составлены уже во Флоренции. Итак, именно во Флоренции Пьеро встретил и полюбил Катерину. А где он был в 1452 году, когда Леонардо родился? Тоже во Флоренции: 31 марта он составлял нотариальные акты в Бадии, 15 и 30 апреля утверждал список капитанов. Потом, с 30 апреля по 31 мая, – ничего, целый месяц бездействия. Если Пьеро вообще ездил в Винчи, он мог сделать это лишь на короткий срок, увезя туда беременную Катерину, а затем вернувшись, чтобы увидеть ее и ребенка.

Я двигаюсь дальше; быстро летят дни, месяцы. И вот в конце 1452 года среди бумаг Пьеро, его монотонного, вечно одинакового почерка, фиксирующего и заверяющего события и реалии чужих жизней, возникает самый важный в жизни Катерины документ: ее освобождение. Да, рука Пьеро дрожит, его разум в смятении. В имбревиатурах молодого, но уже очень дотошного нотариуса редко наблюдалось такое количество ошибок, прежде всего в datatio, словно он не мог зафиксировать в календаре день, ставший для него, вероятно, очень волнующим. Франческо Кастеллани сразу это заметил, поскольку для этого рыцаря из славного, но обедневшего рода разница в месяц означала выплату монне Джиневре дополнительно полутора флоринов за кормилицу, уже не рабыню, к тому времени покинувшую дом.

У меня тоже трясутся руки и путаются мысли, когда я читаю и перевожу латинские нотариальные формулы, звенящие, будто мантра, у меня в голове. Из-за нахлынувших чувств мне приходится перечитывать их снова и снова, чтобы убедиться, что я все понял правильно. Перед глазами возникают места и люди: старый дом Донато на виа ди Санто-Джильо, по-прежнему, как и во времена его отца-столяра, пахнущий драгоценным деревом и олифой, где эхом отдается перестук молотков каменщиков, работающих совсем рядом, за церковью Сан-Микеле-Висдомини, в соборных мастерских, накрытых тенью купола Брунеллески; свидетели, его жена Джиневра и, наконец, она сама, presentem et acceptantem, Катерина, дочь Якова: Caterina filia Iacobi eius schiava seu serva de partibus Circassie.

Значит, Катерина – черкешенка, то есть принадлежит к одному из самых свободолюбивых, гордых и диких народов на земле, существующего вне истории и цивилизации. Народа, живущего в тесной связи с природой, не знающего письменности, денег, торговли, законов, гражданских и политических институтов, за исключением строжайшего морального кодекса. Зато этот народ любит и понимает поэзию, музыку, танец, почитает природу и животных, лошадей, орлов, волков, медведей, имеет богатое и весьма древнее литературное наследие в виде сказок, басен, саг, мифов. Возможно, это даже не настоящий народ с единой, явно прослеживаемой идентичностью и языком, а бесчисленное множество больших и малых племен, разбросанных по плато вдоль всего Кавказского хребта, от Черного до Каспийского моря. Черкесская рабыня – дикарка, не умеющая ни читать, ни писать, почти не говорящая по-нашему, поскольку даже звуки привыкла произносить так, как этого требует ее архаичный язык, целиком состоящий из гортанных согласных. Во Флоренции молодая рабыня-черкешенка стоит дорого, ведь