О, Мари! - Роберт Енгибарян

Погруженный в эти абсурдные размышления, я стоял у крыльца гостиницы, держа в руках куртку, и ждал Марка и девушек. Заметил я их еще издали – в коротких легких брюках чуть ниже колен, в цветастых свободных рубашках шли они мне навстречу. По внешности, по манере двигаться они заметно отличались от окружающих. Ничего не поделаешь, даже житель центрального района города отличается от жителя окраины того же города, тем более пригорода. Обрадованные встречей, мы обнялись, и я пригласил ребят зайти ко мне в номер – помыть руки, что-нибудь выпить или перекусить, а потом обсудить план дальнейших действий.

– Друзья, я хотел еще пригласить мою начальницу. Она очень достойная молодая женщина, не по-человечески получится оставить ее скучать одну в номере в такой прекрасный праздничный день!

– Опять ты, Давид, придумал какую-то причину, чтобы не попросить моей руки! – картинно надула губы Фаина.

– Дорогая Фаина, этот день все равно наступит. Но ты никак не захочешь выйти замуж за военного следователя, который еще не нашел себя в этой жизни, который не знает, что с ним случится через месяц, через два года, через три и так далее. И который, если все сложится благополучно, заставит тебя уехать на далекий солнечный юг и жить там по местным правилам, определенно отличающимся от московских!

– Ты меня небылицами не стращай! Я готова научиться скакать на коне, танцевать с кинжалом в зубах, а еще заворачивать долму!

– Поразительно! Как точно ты описываешь то, что тебя там ждет! – расхохотался я.

Опять кокетничаешь, Давид? Разве ты не знаешь, что даже в шутках есть большая-большая доля правды? Ты же сейчас думаешь о Мари, сравниваешь девушек, чтобы еще раз восхититься своей любимой. Как гармонично она, католичка, парижанка, вошла в твою семью, как ее любят твои обожаемые родители, с каким достоинством и естественностью она держалась у вас дома…

Что и говорить, есть какие-то генетические особенности, определяющие поведение людей. Сколько усилий должен приложить человек других традиций, даже самый цивилизованный, чтобы приспособиться к новой среде? Вот Фаина – отличная девушка, умная, интеллигентная, красивая, но ее принципиальность и максимализм не вписываются в мое понятие женственности. Она никому не согласится уступить в идеологическом или любом другом споре, даже моему отцу – хотя бы из вежливости, из уважения к старшему. А Мари? Ей не нужно ничего говорить. Она просто промолчит и постарается не подать виду, что не согласна с тобой.

* * *

Вот и номер Ольги.

– Давид, может, действительно, не нужно мне к вам приходить? Я хотела выйти в город и просто немножко прогуляться. Погода неплохая. Потом вернусь в номер, посижу с книжкой. Я привыкла к одиночеству.

«Дорогая моя Ольга, я же вижу, что ты оделась не для прогулки. На тебе то же платье, что было в театре. Как бы мне попросить тебя надеть что-нибудь другое, более простое и современное?»

Словно уловив мои мысли, она ответила:

– Знаешь, к своему ужасу я обнаружила, что, кроме зимней одежды и прокурорской формы, почти ничего с собой не привезла.

– Понятно. Но я боюсь, твое платье помнется, мы же собираемся ездить по городу на машине. Может, отыщешь что-нибудь другое? Вот эти брючки как раз подходят. Подбери к ним какой-нибудь верх, и все будет в порядке.

– Ты шутишь! Это мои дачные брюки. Что подумают твои друзья?

Как же все-таки женщины, даже несмотря на значительную разницу в возрасте и абсолютно разный жизненный опыт, похожи друг на друга! Перед выходом всегда сомневаются: что надеть? Как они выглядят? Что скажут окружающие?

– Ладно, тогда ты иди, а я сейчас приду.

Минут через десять Ольга вышла к нам в брюках и легком светлом джемпере.

– Познакомьтесь, друзья. Это Ольга Викторовна, моя начальница, советник юстиции второго класса, подполковник, заместитель прокурора славного города Севастополя.

– Ты хочешь убедить нас в том, что эта молодая, красивая женщина – твоя начальница? Что она сажает людей в тюрьмы? – поразилась Фаина.

– Ольга Викторовна, в представлении этих девушек прокурор – это жестокое мрачное создание, отличающееся от других людей, – с улыбкой пояснил я. – Хотя Марк в курсе, что не все так однозначно, – он наш коллега, успешный адвокат.

– Моя внешность обманчива. Я именно такая, как вам представляется, – жестокая и бессердечная. Получаю огромное удовольствие, отправляя людей в тюрьмы и лагеря!

Мы рассмеялись, оценив юмор Ольги Викторовны и ее нежелание хоть как-то подчеркнуть свой служебный статус.

* * *

Осмотрев город и его окрестности – там действительно оказалось мало интересного, – мы, уставшие и голодные, вернулись в гостиницу, где в моем тесном номере накрыли праздничный стол.

– Друзья, – начал я, – сегодня сорок пятая годовщина со дня рождения моей матери. Поэтому вы все приглашены на этот большой и светлый для меня праздник в качестве моих дорогих гостей.

– Значит, Давид, если бы я была старше на восемь лет, то могла бы быть твоей матерью? – пошутила Ольга Викторовна.

– Почему бы и нет? А будь вы индианкой, могли бы родить ребенка лет в двенадцать, а то и раньше! Но вам и мне повезло не быть связанными столь близкими родственными узами.

Проницательная и острая на язык Фаина не замедлила выступить:

– Так-так, заметили, что происходит? Эти двое обсуждают перспективу своих возможных отношений. Но, Давид, роль Эдипа [44] для тебя в этом случае исключается!

– Я о другом, – отмахнулся я. – Каких-то двадцать лет отделяют меня по возрасту от моей матери. Но какая огромная разница между жизнью, которую уже успела прожить она, и моей! Как будто целый век, а то и больше. Знаете, друзья, у меня есть три любимых женских имени. Лусик – это имя моей мамы, на европейский манер – Люси. С армянского оно переводится как «светлая», Светлана. А еще – Анна и Мари, означающие святость и чистоту.

– Ты куда, Фаина? – удивился Марк.

– Как куда? Хочу выяснить, открыт ли сегодня загс в этом городе? Иду менять имя Фаина на Анна. Как я понимаю, это место еще не занято! – улыбнулась его сестра.

* * *

После нескольких общих фраз разговор постепенно начал приобретать политико-идеологическую окраску.

– Когда выходишь из дома или с работы, – начала рассказывать Фаина, – и оказываешься в гуще толпы, ощущаешь какую-то отчужденность, враждебность к себе. Как будто ты чужой в этой среде, среди этих людей.

– У меня никогда не возникают такие ощущения. Может, это связано с тем, что люди чувствуют некую вашу непохожесть на них? – спокойно сказала Ольга, отпивая шампанское маленькими глотками.

В ее спокойном голосе я услышал целую гамму затаенных чувств, и в первую очередь сидящую у многих славян где-то на подсознательном уровне настороженность, предубеждение, а если точнее, скрытый антисемитизм. В конце концов, христианская церковь столетиями преследовала и всячески притесняла иудеев, такое не скоро испарится из народной памяти. Ощущалась и некая женская ревность, соревновательность, вызванная, без сомнения, молодостью, красотой и подчеркнутой раскованностью Фаины. Она излучала независимость и абсолютное невосприятие превосходства представителя советской карательной системы. Дочь московского профессора, исключительно образованная и начитанная, к тому же моложе Ольги Викторовны лет на пятнадцать, Фаина была человеком нового поколения. Ольга в сравнении с ней выглядела как-то старомодно, провинциально, несмотря на физическую красоту и привлекательность, и, должно быть, сама это понимала.