Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

— Арман! — воскликнула она. — Что происходит?

— Хотел бы я знать, — озадаченно нахмурился он. — Я слышал шум.

— В школе посторонние, — сообщила Фийона. — Я видела несколько странных людей, одетых в черное.

— То есть, это не полиция? — удушье чуть отпустило, и Арман привычным жестом поправил воротник.

— Они не похожи на полицейских.

Тогда можно вернуться в класс. Но, несмотря на то, что Фийона успокоила его, в груди продолжал трепыхаться, словно полузадушенный птенец, страх. Казалось бы, бояться ему нечего, несколько месяцев уже, как он отказался от любимого занятия, с тоской провожая глазами порхающих вокруг него нимфеток. Ему нужно выждать, хотя бы еще полгода — выдержать, не сорваться… Пусть все уляжется.

— Мсье Лефевр? — он обернулся, но все, что он успел ухватить тревожным взглядом — светлые строгие глаза и розовые губы — полные и чувственные. А потом для него наступила ночь.

— Он очнулся, мадам командор, — чья-то рука приподняла ему веко, и он был ослеплен яркой электрической лампой.

— Отлично, — серебристый голос должен был принадлежать женщине — прекрасной и полной достоинства. — Поднимите его и посадите на стул. Прежде чем приступить к делу, я желаю с ним поговорить.

— Мадам командор, не стоит забывать, что этот человек крайне опасен.

— Я тоже опасна, — рассмеялась женщина. — Посадите его. Но наручники не снимайте.

Только теперь Арман почувствовал, что запястья его скованны тяжелым металлом. Не очень заботливые руки подхватили его с пола и плюхнули на жесткий стул. Перед ним оказался большой деревянный стол, по другую сторону которого он мог разглядеть чей-то силуэт. Арман не мог определить — чей, так как в глаза ему бил мощный поток нестерпимо белого света.

— Пожалуйста, уберите свет, — пробормотал он.

— Нет. Как вы себя чувствуете?

— Отвратительно. Мне кажется, что у меня сейчас остановится сердце.

— Это последствие удара электрошокера.

— Кто вы такие? — прохрипел он, прикрывая веки, чтоб хоть немного смягчить резь.

— Как мило, что вы наконец спросили. Мы вершители возмездия, если вам интересно.

— Кто?

— Вы, Арман Лефевр, приговорены к смертной казни.

— За что? — прохрипел он, хватаясь за виски, которые разрывала головная боль. Он забыл про наручники и заехал ими себе по губам. Арман почувствовал, как треснул передний верхний зуб, и рот стала наполнять кровь. — За что? Что я сделал?..

Вы изнасиловали, а потом зверски убили пятнадцать несовершеннолетних девушек в Понтуазе и его окрестностях, за что и получили прозвище «Инквизитор из Понтуаза».

— Вы сошли с ума! Полгода назад убийца был найден и приговорен к пожизненному сроку.

— Несомненная судебная ошибка. Плюс нерадивое следствие. Обычное дело, — эти слова были сказаны таким невозмутимым тоном, что Арман понял — обладательница этого звонкого голоса ни мгновения не сомневается, что именно он — злодей, наводивший ужас на родителей девочек департамента Валь дУаз. — К сожалению, мы опоздали, и парня того убили в тюрьме. Так что его смерть тоже на вашей совести. Хотя совести у вас, скорее всего, нет.

— Почему вы решили, что это я?

— Пожалуйста, — Она протянула ему папку. — Полистайте.

Он полистал. Он листал долго, не особо вчитываясь в тексты документов, не обращая внимания на результаты экспертиз, сравнительные характеристики дактилоскопических карт. Но фотографии с места обнаружения трупов не смогли оставить Армана равнодушным. Он всегда оставлял убитых девочек в общественных местах — по утрам бегающие по парку joggers[489], любители утренних сеансов в кинотеатре, les pêcheurs[490] — любители закинуть удочку на набережной — обнаруживали окоченевшее обнаженное тельце, со следами жестоких издевательств. Фотографии с каждого места преступления — он дрожащими руками перебирал их. А это? Еще фотографии — подвала, в котором он держал узниц и все те страшные приспособления, которыми он их мучил — пальцы его враз онемели, и фотографии, и бумаги белоснежными птицами разлетелись по серому плиточному полу.

— Что со мной будет? — его бормотание с трудом можно было разобрать, но голосок пропел:

— Я же сказала — вы приговорены к смерти. А способ вы выберете себе сами. Рыцарь! — крикнула она. И вновь появился тот, который поднимал его, словно мешок, с пола. На этот раз Арман увидел его лицо и содрогнулся — таких холодных и безжалостных глаз он не видел ни у кого за всю жизнь. Тот, кого она назвала «le chevalier», внес чемодан — его, Армана, чемодан — в котором он и хранил свой «инструмент» — орудия пыток: клещи, кандалы — не наручники, а именно кандалы, с особыми шипами на внутренней поверхности, металлическая «груша страдания» — похожая на тюльпан, лепестки которого раскрывались при повороте особого винта, и предмет особой его гордости — мастос — неглубокая серебряная чаша, которая на диво быстро нагревалась на открытом огне, и в которой на редкость удачно умещалась девичья грудь.

— Благодарю, рыцарь. Позовите Оливера.

Человек исчез так же бесшумно, как и появился.

— Оливер — это наш l’exécuteur de la haute justice[491].

— Кто? Палач? Вы собираетесь меня казнить?

— Сначала пытать. Так жестоко, как вы пытали бедных девочек. На их телах были кровавые раны.

— Пощадите, — прошептал Арман.

— Это не в моих силах. Покайтесь!

— Пощадите, — повторил он. Если б страх можно было сравнить с одним из жутких инструментов из его серого чемоданчика, то, наверное, это были бы тиски, которыми сжимают самую нежную часть тела.

— Пощадите…

— Это не в моих силах, — женщина, наконец, вышла из-за терзающей его глаза яркой лампы. Да, та самая, которая была в школе. Несмотря на то, что он видел ее мгновение, и сейчас его бил трусливый озноб, он не мог не узнать прелестный рот, похожий на упругий бутон.

— Как вы прекрасны, мадам, — прохрипел он.

— Неужели? — усмехнулась она.

— Мадам, пощадите меня… Вы не пожалеете. Я буду вашей собакой, вашим рабом… Пощадите.

— Нет, — покачала она головой.

— Если у вас есть враги, я покончу с ними. Если вы захотите Луну с неба, я ее достану. Не будет у вас более верного слуги, готового для вас на любое преступление.

— Да зачем вы мне? — усмехнулась она высокомерно.

— Я буду слизывать пыль с ваших ног до самой моей смерти, — он разрыдался.