Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов - Наталья Копсова

Это здесь в Норвегии учителя учеников по головке гладят и стараются говорить о них только позитивное, а еще с родителями ребенка об их ребенке беседуют строго с глазу на глаз. В советской же школе педагоги как бы соревновались между собой, чтобы как можно красочнее описать всякие шалости, упущения и недостатки своих подопечных перед полным собранием родителей, чтобы у тех уши от стыда за чадушко горели. А в дополнение ежедневно информировали обо всех отклонениях в дисциплине и оценках через школьные дневники, которые бедный ученик каждую неделю обязан был давать на подпись своим родителям.

Лет пять назад совсем случайно я наткнулась на те свои старые дневники и с неприязнью их пролистала: «визжала на перемене», «в столовой вылила в умывальник яблочный компот и выбросила картофельное пюре» – гласили красные надписи на первой странице дневника семилетней девочки, да и на остальных страницах были подобные. Стало уже интересно, где, по мнению учительниц, должен был визжать сорок пять минут неподвижно отсидевший урок маленький ребенок? Или дети вообще не должны ни визжать, ни двигаться?

А уж еду школьного приготовления я в принципе не переваривала, хотя, как я теперь это понимаю, явно испытывающая разнообразные комплексы по поводу еды бабушка строго-настрого велела мне съедать все и не копаться в моих капризных «люблю – не люблю», «вкусно – не вкусно». «Вот во время войны люди умоляли хоть о корочке хлеба, хоть о маленькой картофелине. Тебе должно быть стыдно за себя перед ними», – не уставала она напоминать мне. Кстати сказать, сама Таисия Андриановна умела отменно, разнообразно и вкусно готовить, а по ее словам выходило, что «не красна изба углами, а красна пирогами», поэтому я поесть любила и мне самой казалось, что я кушаю хорошо.

Очень худенькой меня отродясь никто не видывал, как, впрочем, и толстенькой. Мальчишки-одноклассники прозвали Веронику Селезневу, то есть меня, Нефертити (мы как раз начали по истории проходить Древний Египет). Они считали, что лицом я похожу на загадочную, фантастически длинношеею царицу древнего царства, хотя, если быть до конца честной, гораздо чаще кричали вслед не «Нефертити», а «не вертите!». По их незамысловатым понятиям супруга великого царя Эхнатона любила покачивать бедрами и даже вертела хула-хуп, чтобы лучше получалось.

А и вправду мне теперь самой кажется, что в те годы шея моя выгибалась прямо-таки по-балетному, гордо неся маленькую головку; широко развернутые, но уже ставшие мягкими и плавно покатыми плечи, длиннющие, развитые и сильные ноги при еще узких бедрах и грудки – заостренные песочные кучки довершали сходство с какой-нибудь там Исидой или Хатор на фресках в древних пирамидах.

Одна только мама отчего-то думала, что ее дочь – вылитая златокудрая озорница Анжелика, остальным такое даже в голову не приходило. Много позже я узнала: оказывается, супруги-сочинители Анн и Серж Голон на самом деле были вовсе не французами, а русскими эмигрантами, и потому наверняка описали в своем романе какую-нибудь русскую девчонку сорви-голова вроде меня.

Так вот что касается еды, то скушать целиком обед Таисии Андриановны, например полную пиалу салата оливье в качестве закуски, потом тарелку мясных щей, или борща, или же куриного бульона с клецками, огромный поджаристый антрекот с подливой и картофелем фри и после всего выпить густейшего вишневого киселя в качестве десерта, было больше чем суровым испытанием для одиннадцатилетней девочки.

Однако бабушка неукоснительно и сурово требовала, чтобы и крошки не оставалось на тарелках после обеда, уверенно и властно ссылаясь на мучительный голод во времена различных войн, великих социальных потрясений и прочих бесчисленных бед и лихолетий. «Кто плохо ест, тот так же и работает!», а еще «Кто плохо ест, того ждет голодная и бедная жизнь!» – с непоколебимой убежденностью утверждала она.

Иногда она ставила передо мной часы.

– Даю тебе ровно четыре минуты на доедание обеда!

– Ну, а если не стану, тогда что?

– Ты знаешь сама, что тогда…

Так мне доводилось время от времени сидеть в темном, без света туалете и по три, и по четыре часа, а иногда, правда редко, даже больше, дожидаясь прихода с работы мамы, чтобы разрулила семейный конфликт. Зато я научилась сама себе сочинять затейливые сказки, придумывать скульптурные и архитектурные композиции и мечтать о будущей счастливой и взрослой жизни без бабушки. Я там, в темноте, иногда принималась горько рыдать и очень себя тогда жалела.

Наиболее суровые конфликты приключались, когда в домашнее меню включалось какое-нибудь особо ненавидимое мною блюдо, например гречневая каша, а тем более с молоком. До сих пор не пойму, отчего я так отчаянно ненавидела эту самую кашу. Вот сейчас я бы пообедала гречкой с превеликим удовольствием, и жаль, что эту крупу практически невозможно найти в Норвегии. Просто, наверное, в детские годы сильно меня доставали, и я автоматически отвергала все подряд.

В очередной раз настойчивая бабуся решительно поставила передо мной окаймленную цветочками тарелку с нелюбимой кашей и посмотрела строгим взглядом сильно раскосых, необычного желто-зеленого цвета, потрясающе крупных глаз. На самом деле широкоскулое бабушкино лицо отчетливо и честно проявляло всю адскую евразийскую смесь кровей, и мало кто из окружающих нас знакомых и незнакомых мог долго выдерживать тот ее предельно властный, энергетически концентрированный, почти как лазерный луч, сразу отбивающий охоту ко всякому сопротивлению, гипнотический взгляд. Обычно люди сразу же обмякали и старались как можно быстрее отвести глаза. Бесчисленные поклонники обрывали наш домашний телефон, куда только ее не приглашали и что только не сулили-дарили, даже я на свое счастье часто ходила с ней и с ними на концерты, в театры и в рестораны, где могла заказывать все, что только хотела, а также не доедать откушанное и не допивать поданные официантом соки.

Таисия Андриановна была железно убеждена, что воспитание ребенка не должно пускаться на самотек и не прекращаться ни на минуту, а также переполнена была кипящим желанием выковать из меня то, что надо. Однако кование моей личности, по ее собственным оценкам, шло из рук вон плохо да еще вкривь и вкось.

Тут к моей превеликой радости ее как раз кто-то резко затребовал к телефону, она удалилась в большую комнату, а мне выдался редкий шанс незаметно избавиться хотя бы от половины ненавистной каши. Не теряя ни единой драгоценной секунды, я с тарелкой бросилась в туалет, где быстро уменьшила кашу в объеме, но так, чтобы было не очень заметно. Довольная оборотом дела, я тихонечко повернулась, чтобы незаметно вернуться с тарелкой обратно в кухню, но здесь… бабушка с лицом, искаженным до полной неузнаваемости, а до того с вполне милыми чертами, и как-то очень странно вздыбленными, много рыжее обычного, волосами.

Сказать, что она испепеляла все вокруг взглядом, значит ничего не сказать. Сказать, что я перепугалась, что она либо сразу убьет меня на месте, либо сама прямо сейчас умрет от острого сердечного приступа, тоже означает поведать лишь сущие пустяки. Невыразимым, безысходным ужасом было то, что я почувствовала в эти бесконечно тягучие и липкие мгновения: я абсолютно искренне готовила себя к мучительнейшим испытаниям, может быть, даже к гибели.