Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Лейтенант? После шестнадцати лет службы ему вернули звание, с которым он вышел из Академии?

– Нет, о Боже, нет! – орал Бент в неопрятной комнате неподалеку от монетного двора.

Он вытащил из захламленной ниши дорожный сундук и пинком открыл его. Бросил в него несколько книг, пары белья и сверху – аккуратно скрученный, обернутый вощеной бумагой и перевязанный бечевкой портрет. Следом в сундук отправилось все имущество Бента, кроме штатского костюма и широкополой шляпы, которые он купил через час после встречи с Батлером. Мундир он просто сбросил на пол.

Потоки дождя заливали дамбу, освещенную сзади сполохами бело-голубого света. Ливень сотрясал землю, разбиваясь о скользкий склон и скрывая желтые огни города.

– Эй, поосторожнее неси! – крикнул Бент старому негру, тащившему его сундук вверх по трапу с веревочными перилами.

Вода стекала с полей его шляпы, когда он, пошатываясь, поднимался на борт «Галены», до сих пор испытывая легкое головокружение после вчерашней встречи с Батлером.

Его военные мечты были разбиты вдребезги, уничтожены завистливыми, злобными врагами, и теперь он скорее предпочел бы пустыню, чем службу в армии, которая так жестоко отплатила ему за годы преданной и тяжелой службы. Эта мысль пугала его, но все остальные чувства заглушала жгучая ненависть, сильнее которой он не испытывал никогда прежде.

За пеленой дождя впереди него в конце трапа появилась жуткая фигура в голубом ореоле.

«Ты должен взять себя в руки, – сказал он себе, – иначе они что-нибудь заподозрят, тебя поймают и Бэнкс прикажет тебя повесить».

– Сэр? – прогрохотал голос сверху; ореол исчез.

Бент с облегчением понял, что это просто старший стюард с мокрым списком пассажиров в руке, высунувшейся из-под плаща.

– Ваше имя, сэр?

– Бентон. Эдвард Бентон.

– Рады вас видеть, мистер Бентон. Вы последний пассажир, поднявшийся на борт. Прошу, каюта номер три, на верхней палубе.

Взревел ветер. Бент шагнул в сторону от поручней, но дождь его догнал.

– Как скоро мы отчалим? – крикнул он.

– Через полчаса, сэр.

Полчаса… Черт! Продержится ли он?

– Шторм нас не задержит?

– Мы отправляется к дельте Миссисипи и далее в залив строго по расписанию, сэр.

– Отлично. Великолепно.

Ветер унес его слова. Бент схватился за поручни, поскользнулся и едва не упал, выругавшись с досады. Стюард бросился к нему:

– Вы не ушиблись, мистер Бентон?

– Нет, спасибо. – Стюард все не уходил, но Бент не хотел излишнего внимания. – Все прекрасно! – добавил он, и стюард наконец растворился в темноте.

Ему пришлось вцепиться в скользкие поручни обеими руками, чтобы тащить свое усталое тело вверх по трапу, к безопасному убежищу своей каюты. Что у него осталось? Ничего, кроме портрета, ненависти и твердой убежденности в том, что врагам его не уничтожить.

«Нет! – сказал он себе, и его глаза сверкнули, как мокрые камни, в свете полыхнувшей молнии. – Ни за что!» Он выживет назло всем и сам их уничтожит. Он найдет способ.

Еще не окрепший после болезни, Билли снова спустился к реке. Под защитой мушкетов и артиллерии он помогал демонтировать мост, который сам же и строил. Чувствовал он себя при этом чуть ли не вандалом. Напрасно он повторял себе, что нельзя воспринимать поражения на войне так близко к сердцу, – он ничего не мог с собой поделать.

Понтонный обоз исчез в зимней тьме. Снова сидя в лагере возле Фалмута, Билли очень хотел написать письмо жене, но не решился и вместо этого, как всегда, обратился к ней в своем дневнике:

Сегодня вечером опять жуткий холод. Кто-то напевает «Дом, милый дом», припев звучит довольно печально и на удивление зловеще, если учесть наше положение и место, где мы находимся. За одну только эту неделю наши вспомогательные полки потеряли десятки человек, которые просто дезертировали. То же самое происходит во всей армии. Люди в унынии пробираются домой. Даже Лайдж Ф. теперь молится тайком и реже цитирует Писание. Понимает, как фальшиво звучат все его проповеди и обещания. Ходят слухи, что Бернсайду конец. Все гадают, кем его заменят. Самые злые говорят примерно так: «Не теряйте надежды, парни! В Вашингтоне еще ждут не дождутся десятки таких же тупых генералов». А потом начинают придумывать издевательские названия для разных дисциплин, которые офицеры якобы изучают в Вест-Пойнте. «Принципы головотяпства», «Фундаментальные основы безрассудства» и так далее. Это слишком горькая пилюля, чтобы проглотить ее без возражений. Наш лагерь находится в таком мрачном и далеком месте, что мне кажется, с таким же успехом мы могли бы разбить палатки на краю вселенной; особенно это чувствуется с приближением Рождества. Стоит посмотреть вокруг, и взгляд упирается в нерушимую картину неразберихи и алчности. Моим людям не платили уже шесть месяцев. В Новом Орлеане, если верить случайно дошедшей до нас через реку ричмондской газете, кофе уходит на юг, табак – на север, а генерал Батлер со своим братцем хлопочут над тем, чтобы наворовать побольше хлопка для своей личной выгоды. Генерал Грант занят тем, что изгоняет из своего департамента иудеев, обвиняя всю эту нацию в спекуляции и нарушении закона. Клика сенаторов-республиканцев, по слухам, агитирует за мистера Чейза и мистера Сьюарда. И где же, черт побери, хоть один гран заботы об этой опозоренной армии? Где хоть один человек, кто отдаст все свои силы на то, чтобы найти генералов, способных вытащить нас из этого болота неудач, куда нас загонял один просчет за другим?

Если ты когда-нибудь прочитаешь эти записки, милая моя жена, ты узнаешь, как я тебя люблю и как ты мне нужна в этот момент. Но я не осмеливаюсь сказать об этом в письме, потому что не хочу взваливать на тебя хотя бы часть той ноши, которую должен нести сам… ноши тех людей, которые чувствуют себя брошенными, которые даже не осмеливаются сказать вслух, что уже ни на что не надеются.

За два дня до Рождества, уже в сумерках, Чарльз скакал на ферму Барклай. К седлу была привязана грубая сетчатая сумка, в которой лежала превосходная вестфальская ветчина со склада янки, который они захватили в недавнем ночном рейде к северу от реки.

Вечер был мрачным. Голые ветви кустарников и живая изгородь вдоль дороги блестели как стеклянные – прошлой ночью прошел дождь, а потом температура резко упала.

Сейчас тучи почти рассеялись, и небо на западе окрасилось пурпуром – светлым у края деревьев и темным выше. Уже показалась луна – серый шар с тонким светящимся краешком внизу. Чарльзу вполне хватало света, чтобы рассмотреть покрытый инеем фермерский дом и два огромных дуба, застывшие, словно странные ледяные скульптуры.

Бедовый перешел на шаг; обледеневшая дорога была слишком опасной. В длинной бороде Чарльза, отросшей уже до ворота мундира, сверкнула улыбка. Предвкушение встречи помогало ему отогнать воспоминания о Шарпсберге, слишком часто одолевавшие его.