На карнавале истории - Леонид Иванович Плющ

— «шизофрения».

Под конец угас интерес к книгам — «аутизм», «мизантропия».

Когда действительно стало трудно сосредоточиваться на допросах над их вопросами и перестал спорить:

— Тактика умалчивания. Озлобился. В себя ушел. А взгляды-то какие бросает — так бы и порезал всех.

Пытаюсь улыбнуться:

— Я против тех, кто режут.

— С убийцами разговариваете, а с нами не хотите. Посмотрите, сколько презрения и ненависти у вас на лице. Даже говорить боитесь — боитесь выдать свои мысли…

Нина Николаевна неплохо изучала мои письма и мои слабые точки, и поэтому изредка ей удается вырвать из меня вспышку гнева:

— Да как вам не стыдно вызывать меня на политическую дискуссию? Когда я еле соображаю под нейролептиками, когда мне все безразлично и когда любое мое неточное слово будет записано как обострение болезни! А вам за любую нелепость заплатят большими деньгами и отпуском. Вы же живопись любите! Неужели любовь к прекрасному не связана с любовью к людям?

— Вы напрасно горячитесь и так неверно трактуете наши слова. Именно из любви к больным мы должны знать, что́ вы таите в душе, почему вы так грубы с персоналом, не здороваетесь, отводите глаза, даже не улыбаетесь. Может, вы убить кого замыслили или сами из отчаяния, назло нам захотите покончить с собой?

— Такими разговорами вы сами наталкиваете на такие мысли. Почему у вас вместо успокаивающей психотерапии постоянные упреки больным, оскорбления, угрозы наказанием, бесконечностью лечения, издевательства над онанистами, над всеми недостатками и пороками?

— А вы напишите докладную обо всем этом.

— Чтоб вы подшили в историю болезни как развитие бреда реформизма?

— У вас явная мания преследования. Во врачах вы видите врагов. Почему бы вам все-таки не написать духовную автобиографию: какие причины в юности подтолкнули вас к неправильным взглядам, каких книг начитались, с какими людьми встречались, что писали. И о том, как сейчас передумали. Но не одной фразой, а подробно изложите, в чем вы видите порочность своих прежних взглядов и как теперь оцениваете нашу действительность и свою антисоветскую деятельность. У вас болезненная черта — не называть других антисоветчиков. И не надо. Их и так те, кому надо, знают, и тех, кто вам пишет. Вот эта Клара — кто она?

— Кочегар.

— Неправда. Она пишет такие тонкие замечания о литературе.

— А что, кочегар не может ценить литературу?

— Но не так тонко.

— Ее выгнали из университета.

— Вот видите, все ваши друзья — антисоветчики. Ходорович, Гильдман, Фельдман. Как мы можем выпустить вас, если вы сразу же очутитесь в их окружении и опять ваш бред возобновится. Перестаньте с ними переписываться, и это станет показателем, что вы выздоравливаете.

Когда один мой знакомый, по моему совету, наконец, признал себя больным, Нина Николаевна ему прямо сказала:

— Нет. Вы здоровы, но будете здесь до тех пор, пока не откажетесь от своих антисоветских взглядов и от разговоров с антисоветчиками.

Признать себя больным — первое условие выздоровления. Затем — покаяние во вредности своей деятельности. Но выпускают все же не врачи, а суд. Суд может постановить, что больной нуждается в дальнейшем лечении.

По сути диагноз ставит КГБ, КГБ назначает лечение (моей жене говорили в КГБ, что если будет вести себя тише, то мне будут давать меньшие дозы) и КГБ вылечивает.

В последние месяцы моего пребывания в психушке отношение медперсонала изменилось к лучшему, меньше было издевок.

— Хотели ли бы вы выйти сейчас? Кем бы вы хотели работать?

— Кем угодно.

— А не хотели бы вы уехать за границу?

— Нет. Но если б пришлось выбирать между психушкой и заграницей, то предпочел бы выехать.

Я уже знал, что Таня добивается выезда, но не верил в эту возможность. Хотел от них добиться, чтобы выпустили на волю.

Жизни на Западе я себе не представлял. Как математик я дисквалифицирован. Имеют ли там какую-либо ценность мои работы по игре? Приспособимся ли мы к новым условиям жизни, темпам, ценностям? Все лучшее и все худшее, что я знал о Западе, всплывало в голове. На этом пыталась спекулировать Бочковская. со всей своей изощренностью Эльзы Кох. Но когда я прямо спросил, не выпишут ли сейчас, она заявила, что я еще не вылечен.

*

Не прошло и полумесяца, как меня вызвали к начальнику психтюрьмы. Там сидела Каткова, начальник медчасти, и начальник тюрьмы Бабенко. Они огорчённо сообщили, что вся моя верхняя одежда пришла в негодность и они за больничные деньги купили мне брюки и рубашку. Брюки оказались малы. Побежали покупать новые. Снова малы. Купили третьи. От галстука я отказался — хотят в Европу выпустить европейцем. (Однако всю эту бутафорию сложили в чемодан, тоже купленный тюрьмой.)

На стол подали роскошный мясный суп. Я обрадовался, что не спрятал за щеку список шестидесяти политзаключенных, который составляли с большим трудом месяцами. Суп подвел бы меня.

Я похвалил суп.

— А разве вам не каждый день дают такую порцию мяса и фрикаделек?

— По дороге сжирается поварами.

— Леонид Иванович! А вы знаете, куда вы едете?

— Надеюсь, в Киев, попрощаться с родными.

— Нет. Вы едете туда, куда ваша жена взяла визу. (Язык у них не поворачивался произнести это гнусное слово «Израиль».)

— На станцию Чоп? В Израиль?

— Да.

Посадили в самолет, но он почему-то приземлился в Мукачево. Там мне позволили в сопровождении товарищей в штатском походить по городу, прощаясь с Украиной.

В Мукачево продержали целый день: сокращали время прощания с матерью и сестрой. В Чоп приехали за час до отхода поезда. Какой-то тип настойчиво фотографировал счастливую встречу семьи.

Как в тумане, прошло прощание с мамой, с Адой, встреча с женой и детьми. Ощущал себя чурбаном, захлестнутым противоречивыми чувствами.

Обшмонали нас деликатно, неделикатно задержав всех остальных отъезжающих.

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ.

И вы, мундиры голубые,

И ты, послушный им преданный народ…

Озеро милое, Родина милая…

Когда я вернусь,

Засвистят в феврале соловьи Тот старый мотив,

Тот давнишний, забытый, запетый.

И я упаду,

Побежденный своею победой,

И ткнусь головою, как в пристань,

В колени твои.

Когда я вернусь…

А когда я вернусь?

Т. Житникова-Плющ. Приложение

Министерству внутренних дел УССР

             Житниковой Т. И.

(Киев-147, ул. Энтузиастов, д. 33, кв. 36)

                  Плющ А. И.

(Одесса-38, ул. Амундсена, 81)

                               ЗАЯВЛЕНИЕ

30 апреля около 11 часов вечера на пороге своего