Историк - Элизабет Костова

— Пора возвращаться в Бачково. — Ранов снова стал мрачен: мне почудилось, что он разочарован неудачей наших поисков. — Завтра с утра уезжаем в Софию. У меня там дела. Надеюсь, вы удовлетворены?

— Почти, — сказал я. — Я бы хотел еще раз повидать бабу Янку и поблагодарить ее за помощь.

— Очень хорошо, — буркнул Ранов и с недовольным видом зашагал в сторону деревни.

Брат Иван молча шел за нами. Улица в золотистом вечернем свете была пуста, и со всех сторон неслись запахи готовящегося ужина. Какой-то старик вышел к колодцу, набрал ведро воды. На дальнем конце деревни, у дома бабы Янки, нам встретилось стадо коз и овец. Мальчик с хворостиной подгонял жалобно блеющих животных.

Баба Янка встретила нас радостно. Через Ранова мы похвалили ее великолепное пение и хождение по огню. Брат Иван молча благословил женщину.

— Как получается, что вы не обжигаетесь? — спросила ее Элен.

— О, только силой божьей, — тихо ответила та. — Я после и не помню, что было. Ноги у меня потом иногда горят, но ожогов никогда не бывает. Для меня этот день — самый чудесный в году, хотя потом я мало, что могу вспомнить. Зато потом много месяцев я спокойна, как вода в озере.

Она достала из буфета бутыль без наклейки и налила всем в стаканы прозрачную коричневую жидкость. В бутылке плавали длинные стебельки — травы, добавленные для аромата, как позже объяснил Ранов. Брат Иван отказался, но Ранов принял у хозяйки стакан. После нескольких глотков он принялся выспрашивать о чем-то брата Ивана голосом, дружелюбным, как осиное гнездо. Скоро они углубились в непонятный для нас спор, в котором то и дело мелькало слово «политически».

Некоторое время мы сидели молча, слушая их, а потом я прервал собеседников, чтобы попросить Ранова спросить бабу Янку, нельзя ли мне воспользоваться ее ванной. Тот неприятно рассмеялся. Он явно вернулся к обычной своей манере.

— Боюсь, что вам там не понравится, — сказал он. Баба Янка тоже рассмеялась, указав мне на заднюю дверь.

Элен заявила, что пойдет со мной и подождет своей очереди. Сарайчик за домом оказался еще более ветхим, чем сам дом, но был достаточно велик, чтобы прикрыть наше бегство через сад с пчелиными ульями в заднюю калитку. Вокруг никого не было, но мы не пошли по дороге, а прокрались кустарниками по склону холма. К счастью, и у церкви, уже скрывшейся в глубокой тени, никого не было. Под деревьями чуть мерцали красным тлеющие угли костра.

Мы не стали тратить время на главные двери, смутно видные с дороги, а сразу обошли церковь сзади. Здесь было низкое окошко, прикрытое изнутри лиловой занавеской.

— Оно, должно быть, ведет в алтарь, — сказала Элен. Деревянная рама оказалась плотно закрыта, но не заперта на задвижку, и мы без особых усилий открыли ее и проникли в алтарь, старательно закрыв за собой окно и задернув занавеску. Здесь я увидел, что Элен не ошиблась: мы оказались позади иконостаса.

— Женщины сюда не допускаются, — тихо сказала она, не забывая при этом с любопытством оглядываться кругом.

Здесь был высокий алтарь, покрытый тонкой тканью, и свечи. На медных подставках лежали две старинные книги, а на стене висело варварское одеяние, в котором мы днем видели священника. Было тихо, мирно и страшно. Я нашел святые врата, через которые священник выходит к пастве, и мы смущенно прокрались через темную церковь. Все свечи догорели, и только через узкие окна лился слабый свет. Мне не сразу удалось отыскать на полке коробок спичек. Потом я вынул из подсвечников две свечи и зажег их. С величайшей осторожностью мы спустились вниз. Я слышал, как Элен у меня за спиной бормочет: «Это отвратительно», — но понимал, что никакие уговоры не заставят ее остановиться.

Я никогда не бывал в такой тьме, какая царила в этом склепе. Все свечи были погашены, и я с благодарностью смотрел на два огонька, которые мы принесли с собой. От своей свечи я зажег остальные, стоявшие перед ракой. Они вспыхнули, и в их свете заблестела начищенная медь с позолотой. Руки у меня дрожали, но я умудрился достать из кармана куртки маленький кинжал в ножнах, подаренный Тургутом. Он лежал там с нашего отъезда из Софии. Я опустил кинжал на пол рядом с ракой, и мы с Элен бережно сдвинули в сторону две иконы — я невольно отвел глаза от дракона перед святым Георгием — и прислонили их к стене. Мы сняли тяжелую парчу, и Элен сложила ее в стороне. Все это время я напряженно прислушивался, но и в склепе, и наверху все было так тихо, что тишина начала стучать и звенеть в ушах. Один раз Элен схватила меня за рукав, и мы оба замерли, но не услышали ни шороха.

Я, содрогаясь, смотрел на обнаженную нами гробницу. Крышка была украшена барельефом: длинноволосый святой с поднятой в благословляющем жесте рукой. Как видно, это был мученик, чьи мощи мы могли обнаружить внутри раки. Я поймал себя на том, что надеюсь в самом деле увидеть несколько обломков святых костей и покончить с этим делом. Но затем неизбежно должна была прийти пустота — ни Росси, ни отмщения. Поражение. Крышка раки оказалась забита гвоздями или привинчена, и я тщетно пытался открыть ее. При этом я немного наклонил ящик, и что-то в нем сдвинулось, сухо ударилось о стенку. Это было что-то маленькое, тельце ребенка или несколько костей, — но очень тяжелое. У меня мелькнула мысль, что сюда, в конечном счете, добралась лишь голова Дракулы, хотя слишком многое тогда оставалось необъясненным. Меня пробрал пот, и я задумался, не подняться ли наверх, поискать подходящий инструмент, хотя мало было надежды найти его в церкви.

— Давай попробуем спустить его на пол, — сквозь зубы пробормотал я.

Вместе мы кое-как сумели поднять раку и благополучно переставить вниз.

— Теперь мне будут лучше видны петли и заклепки, — рассудил я и уже наклонялся посмотреть, когда меня остановил тихий вскрик Элен:

— Смотри, Пол!

Поспешно обернувшись, я увидел, что мраморный постамент не был монолитным и в попытке вскрыть раку, мы немного сдвинули его верхнюю плиту. Вдвоем с Элен мы смогли снять каменную крышку и, задыхаясь, прислонили ее к задней стене. Под ней открылась другая плита, такого же камня, из которого были сложены пол и стены, — плита длиной в рост человека. На ней ударами грубого резца был высечен портрет — не лик святого, а лицо настоящего человека: жесткое лицо с выпуклыми миндалевидными глазами, с длинным носом, с длинными усами — жестокое лицо под треугольной шляпой, выглядевшей залихватски заломленной даже на этом примитивном изображении.

Элен отшатнулась, губы у нее стали белыми в свете свечей, и меня охватило желание схватить ее за руку и броситься прочь.

— Элен, — тихо сказал я, но больше сказать было нечего. Я поднял кинжал, а Элен достала из-под одежды — я так и не понял, откуда — свой крошечный пистолет и положила его под рукой, ближе к стене. Потом мы захватили край надгробной плиты и потянули. Камень легко скользнул в сторону, наполовину открыв могилу: чудесный механизм. Мы оба заметно дрожали, и плита едва не выскользнула у нас из рук. Сдвинув ее, мы заглянули внутрь и увидели тело, восковое лицо с закрытыми глазами, неестественно красные губы, увидели чуть вздымающуюся в беззвучных коротких вздохах грудь. Перед нами был профессор Росси».