Историк - Элизабет Костова

Внезапно на меня напал такой голод, что я едва удержался от желания обеими руками набивать рот пищей. Все же я заставил себя воспользоваться металлической вилкой и костяным ножом и отрезать сперва кусок жареного цыпленка, а затем темного мяса какой-то незнакомой дичи. Рядом стояли керамические миски с картофелем и соусом, темный хлеб и горячий суп, пахнущий зеленью. Я ел жадно, то и дело напоминая себе, что не следует торопиться, если я не хочу, чтобы желудок свело судорогой. Серебряный кубок у моего локтя пахнул не кровью, а крепким красным вином, и я выпил его до дна. За все время, пока я ел, Дракула ни разу не шевельнулся — я то и дело невольно оглядывался на него. Закончив, я почувствовал, что теперь можно и умереть, — такое блаженство охватило меня на минуту. Так вот почему приговоренных перед казнью кормят, подумалось мне. Это была первая ясная мысль с той минуты, когда я очнулся в саркофаге. Я медленно, стараясь не звенеть, прикрыл крышками опустевшие блюда и откинулся назад, выжидая. После долгой паузы он обернулся ко мне.

— Вы закончили трапезу, — тихо проговорил он. — Теперь, вероятно, можно побеседовать, и я объясню, зачем доставил вас сюда.

Его голос звучал все так же холодно и ясно, но мне почудилось слабое дребезжание в глубине его груди, словно механизм, производивший звук, был неимоверно стар и изношен. Он сидел, задумчиво разглядывая меня, и я почувствовал, как сжимаюсь под его взглядом.

— Вы представляете себе, где находитесь?

Я надеялся, что мне не придется говорить с ним, но и молчать не было смысла. Сейчас он казался вполне спокоен, но в любой момент мог разъяриться. Кроме того, я сообразил, что разговор поможет протянуть время и, быть может, открыть путь к бегству или даже шанс уничтожить его. Он бодрствует, следовательно, снаружи сейчас ночь, если только легенды не лгут. Рано или поздно наступит утро, и если я доживу до утра, то увижу его спящим.

— Вы представляете себе, где находитесь? — терпеливо повторил он.

— Да, — отозвался я, не добавив никакого титула. — Думаю, что знаю. В вашей могиле.

— В одной из них. — Он улыбнулся. — Причем в любимой.

Я не удержался от вопроса:

— Так мы в Валахии?

Он покачал головой, и отблески огня заиграли в его блестящих волосах и в глазах. В этом движении сквозило что-то настолько нечеловеческое, что у меня все сжалось внутри. Люди так не двигаются, хотя опять же я не взялся бы сказать, в чем было различие.

— В Валахии стало слишком опасно. Я должен был упокоиться там навсегда, но это оказалось невозможным. Вообразите: столько лет сражаться за свой трон, за нашу свободу — и после этого они не дали покоя даже моим костям.

— Где же мы тогда? — снова попытался я поддерживать обычный разговор.

Но я уже понимал, что мне мало просто провести время до утра: я хотел еще и узнать о Дракуле все, что возможно. Это создание, каково бы оно ни было, прожило пятьсот лет. Даже понимая, что все услышанное умрет вместе со мной, я не смог сдержать любопытства.

— Да, где мы… — повторил Дракула. — Думаю, это не имеет значения. Не в Валахии, которая все еще под властью глупцов.

Я вытаращил глаза:

— Вы… вы знаете положение дел в современном мире? Он взглянул на меня, удивленный и позабавленный, и я впервые увидел, как дрогнуло его ужасное лицо. Улыбка обнажила сморщенные десны и торчащие из них длинные острые собачьи зубы. Видение исчезло так же быстро, как появилось: нет, обычный рот, если не считать пятнышка моей крови под темными усами.

— Да, — усмехнулся он, и я на миг испугался, что услышу его смех, — знаю. Познание мира — моя награда, мое излюбленное занятие.

Мне показалось, что настал момент для открытой атаки.

— Тогда зачем вам понадобился я? Я много лет прятался от современности — в отличие от вас, я живу прошлым.

— Да, прошлое… — Он соединил концы пальцев. — Прошлое весьма полезно, но лишь тем, что помогает постичь настоящее. Настоящее — вот богатство. Но мне по нраву прошлое. Идемте. Теперь, когда вы поели и отдохнули, я могу показать вам.

Он поднялся, и мне снова почудилось, что его движениями управляет некая внешняя сила. Я тоже поспешил встать, опасаясь, что это ловушка и он сейчас бросится на меня. Но он неторопливо повернулся и, захватив из подсвечника длинную свечу, высоко поднял ее.

— Возьмите свет, — посоветовал он, отступая от очага в темноту длинной камеры.

Я взял свечу и последовал за ним, стараясь не коснуться даже края его одежды. Я надеялся, что он не приведет меня обратно к саркофагу.

В скудном свете свечей я начинал различать вещи, которых не заметил прежде, — чудные вещи. Теперь я видел перед собой длинные столы, сработанные со старинной основательностью. И на столах этих лежали груды книг: искрошившиеся кожаные переплеты и золоченые корешки, отражавшие мерцание моего огонька. Были здесь и другие предметы — я впервые видел такой чернильный прибор со странными перьями. Рядом лежали стопки лоснящегося пергамента и стояла старомодная пишущая машинка с вставленным в нее листом тонкой бумаги. Я видел блеск драгоценных камней на переплетах и ящиках, свитки рукописей на медных подносах, огромные фолианты и тома in quarto[47]в гладкой коже и ряды более современных изданий на длинных полках. Книги, книги окружали нас. Подняв свечу повыше, я сумел прочитать несколько названий на европейских языках, а рядом на красной коже видел кружево арабского письма. Впрочем, большая часть книг относилась к тем временам, когда еще не начали писать заголовки на корешках. Я видел перед собой сокровищницу несравненного богатства, и у меня уже чесались руки открыть книги, развернуть лежащие на подносах свитки.

Дракула, высоко держа свечу, обернулся, и свет заиграл в самоцветах на его шапочке: в топазах, изумрудах, жемчуге. Не менее ярко блестели его глаза.

— Что вы скажете о моей библиотеке?

— Кажется, замечательная коллекция. Настоящая сокровищница, — сказал я.

На его устрашающем лице отразилось своеобразное удовлетворение.

— Вы правы, — тихо сказал он. — Это лучшее собрание такого рода в мире. Результат веков заботливого отбора. Но у вас будет довольно времени самому исследовать собранные мной диковинки. Теперь же позвольте показать вам другое.

Он подвел меня к дальней стене, и я увидел старинный печатный пресс, какие можно видеть на средневековых иллюстрациях: тяжеловесное устройство из черного металла и темного дерева, с огромным винтовым зажимом наверху. Его обсидиановая круглая пластина блестела чернильным блеском, и в ней, как в дьявольском зеркале, отражались огоньки наших свечей. На плоскости пресса лежал лист толстой бумаги. Приглядевшись, я увидел, что на нем небрежно испытывали пробный набор. Буквы были английскими. «Призрак в амфоре, — гласил заголовок. — Вампиры от греческой до современной трагедии», и более мелкий подзаголовок: «Бартоломео Росси».