Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

мученическом выражении моего лица прочел полковник Плохинский такое страдание, что, вероятно, устыдился за свое чудовищное предположение. Я как раз против зеркала сидел и, на самого себя глядючи, тоже удивлялся: как же это меня до сих пор живым на небо не взяли? Ангелочек, да и только!

По уходе полковника капитан Згривец мне по секрету сообщил, что тот очень интересовался, не видел ли он во дворе свиньи, на что он ответил ему, что не приходилось встречаться, и добавил:

– Ох, слышь, расстреляют!

Ну, это-то я и сам знал!

Два дня подряд весь взвод свининой угощался – и Згривец тоже. Однако история на этом не закончилась. В тот же день приходила казачка с заявлением, что «кабанка загнали». Заплатили ей по-царски, но, по-моему, не слишком дорого: могло бы много дороже обойтись. Особенно мне.

Переход[196]

Наступающее сырое и хмурое утро наложило свою тяжелую и неприветливую печать на мерно шагающего перед строем взвода полковника Плохинского, и оба они не считают нужным скрывать свое отвратительное настроение, и у обоих имеются на то серьезные основания.

Скопление на небе хотя и невидимых за темнотой, но угадываемых, низко ползущих туч грозит окончательно испортить настроение утра и побудить его излить на голову ни в чем не повинного взвода все свое неудовольствие в виде мелкого и холодного дождя – по хорошо известному правилу: кому-кому, а куцему попадет!

Имеются свои серьезные основания и у полковника Плохинского: вот уже с десяток минут ждет он на сборном пункте опоздавшие туда 2-й и 1-й взводы и также угрожает обрушиться на голову того же несчастного «куцего».

Это напряженное состояние так и кончается, как было приведено. Первым не выдерживает утро: с неба начинают падать, все учащаясь и учащаясь, капли мелкого дождя, вполне достаточные для того, чтобы переполнить чашу терпения полковника Плохинского. Теперь наступает очередь «куцего», который, в образе прапорщика Кедрина, покорно принимает удары судьбы.

– Прапорщик Кедрин, вы сказали – приказание исполнено! Где же оно (следует скоромное слово) исполнено? Что ж ни один (следует скоромное слово) не собирается?

Здесь следует заметить, что употребление скоромных слов полковником Плохинским обозначает степень его раздражения, а также и то, что и в этой области он обладает большими и ценными знаниями.

Бедный Хромышкин (прозвище прапорщика Кедрина, конного ординарца и тяжелого инвалида) суетливо поворачивает своего Росинанта и исчезает в серой вуали идущего дождя, откуда вскорости появляется снова, с беспокойством в лице и в сердце и с обычной фразой:

– Господин полковник, приказание исполнено!

Проходит новый десяток бесконечно долгих минут, а обещанное явление все еще не состоялось. Слово в слово повторяется монолог полковника Плохинского, и жест в жест – торопливый отъезд Хромышкина, который, однако, на этот раз появляется в сопровождении двух опоздавших взводов.

Могуч и богат русский язык, но тот, кто не слышал в это утро высказанных полковником Плохинским необъятных знаний только в одной нелитературной части его, не может иметь о нем ни малейшего представления. Я и до сих пор удивляюсь стойкости капитанов Полякова[197] и Папкова[198], принявших на свои головы этот водопад словесности и не лишившихся сознания, и объясняю это только тем, что…

…были люди в наше время!

Не то что нынешнее племя,

Богатыри!.

После наскоро произведенного расчета и построения в походную колонну двинулась в степь 1-я рота. Хорошо быть в 3-м взводе, подальше от полковника Плохинского, хотя уже и облегчившегося, но все же представляющего из себя известную опасность, которую очень верно определил один еврей, декламировавший стихотворение Надсона: «Ну, пусть себе жаровня сковырнулась, а уголья еще жжуть!»

Правда, в редакции автора эта фраза звучала: «Пусть жертвенник разбит – огонь еще пылает», но дело не в редакции, а в том, что сама мысль была передана точно, а если таки вышла себе маленькая перепутаница, то нельзя же придираться ко всякой мелочи.

Итак – опять степь! Бесконечная широкая степь. Опять исполняют ноги свою нудную обязанность: шагать. Впрочем, не одни только ноги: исполняет ее и дождь, холодной струйкой проникающий за воротники шинелей, исполняют ее и носы идущих людей, ощущающие наступление в них оттепели, и ладони, пытающиеся уничтожить ее внешние признаки, и спины и плечи, которые в своем стремлении ввысь перерастают уши. Одним словом – весело! И долго-долго будет продолжаться это веселье, пока не подкрадется к идущей по дороге колонне сперва совсем маленькая, а потом все возрастающая и возрастающая отвратительная и ехидная тварь: усталость.

Ее поразительные способности, вскоре же после ее появления, позволят ей внести полный беспорядок в раз принятые и добросовестно исполняемые обязанности: ноги перестанут шагать и начнут волочиться, руки, занятые до сих пор уничтожением внешних признаков начавшейся в носах оттепели, будут крепко держать вдруг неизвестно откуда появившиеся нервы, стараясь не дать им лопнуть, оставленные без присмотра носы, лишенные возможности скрывать долее происходящий в них (химический или черт его знает какой) процесс, дадут ему возможность полного развития, а спины и плечи, отказавшись от желания перерасти уши, ударятся в другую крайность, а именно – будут стремиться опуститься до высоты бедер. И еще многое что произойдет, что даст возможность капитану Згривцу любовно сравнить свой взвод с мокрым курьем на нашесте!

Однако для предупреждения появления усталости давно уже выработана целая серия тактических приемов, и огонь по еще невидимому противнику открывается издалека:

– Да э-э-эх, да ы-ы-ых!

Этот устрашающий и нелепый возглас приводит в беспокойство взводного, который бросает тревожный взгляд на едущего впереди ротного, но, убедившись в том, что полковник Плохинский не собирается оскоромиться по адресу возопившего, успокаивается и сам. Через пять минут тот же могучий возглас оглашает степь:

– Да э-э-эх, да ы-ы-ых!

– Лингварду опять вожжа под хвост попала, – говорит Згривец, более для проформы, да и на случай, если взъерепенится полковник Плохинский.

Тем не менее это начало открытия военных действий в целях устрашения усталости увенчивается несомненным успехом, и после седьмого или восьмого «да э-э-эх, да ы-ы-ых» перестает тяжело сопеть прапорщик Штемберг, улыбается капитан Згривец, хохочет смешливый доброволец Платов и, пользуясь наступившим антрактом, готовится для приготовления второго действия веселый поручик Недошивин. Предвидя это действие и зная его наизусть, и все остальные собираются принять в нем участие в скромных ролях хористов.

Главную роль во втором акте играет прапорщик Вася Тихомиров[199], вокруг которого сосредоточивается многоголосый хор под управлением Недошивина, начинающий исполнять всем известную арию из всем известной оперы:

– У Васьки четыре ноги!

Но