Смерть на брудершафт - Борис Акунин

И захихикал, как бы довольный своим остроумием.

Чем больше он болтал, тем быстрее приходила в себя Мавка. Вот теперь ей сделалось по-настоящему тошно.

Я развратная, я гнусная, думала она. Как я могла с этим пошляком, с этим ничтожеством так забыться! С москальской тварью, с самодовольной скотиной! Завтра будет офицерам в штабе хвастать, как хохлушечка под него сама подстелилась.

И захлестнула Мавку такая жгучая ненависть, что она выпрыгнула из кровати и кинулась к божнице.

— Ты куда?

— Нагрешила я. Хочу лампадку зажечь…

Трясущимися пальцами поднесла спичку к красной стеклянной чашечке.

Губы беззвучно шептали: «Здохни, зникни!»

Это был не секундный порыв. Обернувшись, она поглядела на оскорбителя холодным, брезгливым взглядом. Как на придорожную падаль.

Мужчина этот смертельно перед нею виноват. За смертельную вину расплата одна — смерть.

О Деле в эту минуту она не думала.

Нимец прятался где-то во дворе. Когда Мавка входила в дом, на ветке можжевельника висела белая тряпица — условный знак, что прикрытие обеспечено.

Теперь где-то там, во мраке, дикий и страшный человек, от одного вида которого у нее всегда шел мороз по коже, готовился к убийству…

Скорей бы уж, сказал себе Мавка, гадливо содрогнувшись. А потом нагреть воды и мыться, мыться, мыться. Только такое не смоешь…

Она повернулась к подпоручику, ненавидя его еще лютей. Взялась за нижнюю юбку. Боялась, он станет мешать, снова лезть, но он тоже поднялся и быстро, по-военному оделся.

— Поговорим о работе? Потехе час, как говорится, а делу — время, — сказал Романов, важно супя брови. — Не только на мне, но и на всех моих сотрудниках нынче большущая ответственность. Теперь мы с тобой, можно сказать, свои люди. — Он подмигнул. — Служи, старайся. А я тебя отблагодарю.

И показал жестом, как именно отблагодарит.

Она деланно рассмеялась:

— Сейчас поговорим. Только мне, пардон, на двор нужно.

Надо было спросить Нимца, где и как он будет… выполнять свою работу.

— Я с тобой. Кавалер даму ночью из дома одну не выпустит. — Он щелкнул каблуками. — Шучу. У меня тоже зов природы. Ха-ха-ха.

Так оно даже лучше, подумала Мавка.

Ответила в тон:

— Мерси. Зачем тебе портупея? В латрину пускают без оружия.

Засмеялся. Но ремни с кобурой и шашкой надевать не стал. Очень хорошо.

Фиглярствуя, противный подпоручик с преувеличенной галантностью повел ее к дощатой будке, что стояла в дальнем конце двора. К сожалению, ночь была лунная. Мавка забеспокоилась, не помешает ли это Нимцу. Его пока было не видно, не слышно.

— Апре ву, мадам. Не тушуйтесь, я отойду.

Он пропустил ее вперед, сам остался снаружи. Громко топая, отошел на несколько шагов, стал насвистывать «Ах зачем эта ночь». Слух у подпоручика был отменный.

Вдруг ей стало очень страшно. Вот бы хорошо, если б Нимец выскочил прямо сейчас, пока она ничего не видит, и всё закончилось…

— Ау, киска, ты не уснула?

Она спохватилась, что ведет себя подозрительно. При такой тишине слышен каждый звук. И отсутствие звуков тоже… Чуть не плача от ощущения бесконечной мерзости происходящего, Мавка подняла юбку — но ничего не вышло. Внутри всё было словно зажато в кулак. Наконец сообразила. К стенке был приделан рукомойник, под ним наискось шел желоб. Пролила немного воды, позвенела струйка.

— Всё уже! Я сейчас!

Вышла, игриво посмеиваясь.

— Теперь вы, мой рыцарь. Не буду вас смущать. Подожду в доме.

— Нет уж, — живо сказал Романов. — Это нечестно. Я один боюсь, ха-ха. Ждать не заставлю. Раз-два и готово.

Он не хочет меня отпускать. Что-то заподозрил, испугалась Мавка. Тем более нужно кончать…

Стоило русскому закрыть за собой дверцу, как из густой тени абсолютно беззвучно вынырнул Нимец. Левой рукой показал: тихо! Правая была опущена. В ней поблескивала узким лезвием бартка.

Знаками крестьянин показал: пускай этот приступит к делу, тогда его и кончу. А потом кину в дыру.

Мавка задрожала. Но сказала себе: всё правильно. Кобелю собачья смерть. А зловонному греху зловонную могилу. Заодно и трупного запаха не будет…

И вдруг она словно очнулась. Что со мной? Я ли это?

Замотала головой: не надо! Схватила Нимца за рукав.

В этот миг из будки донесся звук льющейся струи. Нимец оттолкнул Мавку, сделал два быстрых шага.

Ударом ноги вышиб хлипкую дверь и тем же движением, весь подавшись вперед, обрушил страшный удар топора в раскрывшуюся щель. Раздался сухой треск.

Свет луны озарил внутренность латрины.

Мавка увидела, что на сиденье никого нет — лезвие с размаху вонзилось в доски. Сам Нимец едва удержался на ногах, упершись рукой в заднюю стенку. Романов же стоял сбоку, у рукомойника, пуская из него воду — в точности так, как недавно это делала Мавка…

Стремительный, словно распрямившаяся пружина, Нимец обернулся, хотел выдернуть бартку, но подпоручик коротко и резко ударил его кулаком в челюсть. Контрабандиста бросило в сторону. Он кинулся на офицера, норовя схватить его за горло. Второй удар, еще сильней первого, снова отшвырнул Нимца к стенке. Тогда он выдернул из-за пояса нож, занес его. Романов качнулся назад, сунул руку в карман галифе, и карман дважды выплюнул злое желтое пламя. На фоне ночного безмолвствия выстрелы были невыносимо громкими.

Нимец согнулся пополам, сел на пол и привалился к стульчаку, так и не издав ни звука.

Что-то дробно стучало сквозь вату, которой будто заткнуло уши. Это у меня зубы стучат, поняла Мавка и сглотнула. Слух прочистился.

Офицер присел на корточки, заглянул мертвецу в лицо. Присвистнул.

— Битва народов в нужнике окончена, мадемуазель, — сказал он, выходя из будки и прикрывая дверь. — Куда это вы? Стоять!

На нее был направлен маленький пистолет. Мавка перестала пятиться, из нее будто разом ушла вся сила.

По улице бежали люди. Судя по стуку сапог и металлическому бряцанью, военные.

Это был ночной патруль: офицер и двое солдат с винтовками наперевес. Примчались на выстрелы.

Романов обхватил Мавку левой рукой за плечо, оружие не спрятал.

— Что произошло? — закричал через изгородь старший патруля. — Это вы стреляли, подпоручик?

— Ну я. А вам что за дело? — заплетающимся языком ответил Романов. — Показываю мамзели, как стреляют у нас в контрразведке.