Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

Казаки старались как-либо отбить в сторону турка, возившего значок. Они наскакивали, но спаг отмахивался значком. Пугливые казачьи кони каждый раз шарахались в сторону, и турок ускользал из рук.

– Вот я сейчас его, сучьего сына! – обозлился урядник. Он изловчился и выстрелил из пистолета в коня всадника.

Турецкий конь рухнул на передние ноги, а спаг перелетел через голову и шлепнулся, как мешок. Казаки в один миг скрутили его.

На выручку своего бросились остальные турки, но девятерых из них казаки уложили, а около десятка спагов успели ускакать. Пленного спага повели к командующему армией.

Пленный, поджав под себя ноги, невозмутимо сидел перед мазанкой, в которой помещался командующий русской армией. Турок уставился в землю, не обращая внимания ни на часовых, застывших у дверей мазанки, ни на входивших в нее и выходивших офицеров.

Двое карабинеров с палашами наголо стояли возле спага, изнывая от жары. Карабинеры с удивлением смотрели на турка: как может он сидеть в этакой чалме, окутавшей всю голову, когда в треуголке, которая прикрывает одно темя, и то невтерпеж?

Черноглазые молдаванские ребятишки выглядывали из-за угла, терпеливо ожидая, что же будет дальше. За эти дни они уже привыкли к русским и смело шныряли по лагерю.

Переводчик, низенький, тучный армянин, старался как-либо укрыться в тень камышовой крыши мазанки и все поглядывал на дверь: скоро ли выйдет командующий?

Наконец послышались голоса и шаги. Из мазанки не торопясь вышел высокий, величественный Петр Александрович Румянцов. За ним шли генералы Боур, Племянников, Олиц, Репнин и инженер-генерал Илларион Кутузов.

Переводчик подбежал к пленному, что-то быстро сказал ему и слегка ткнул турка в бок носком сапога. Турок лениво поднял голову, нехотя поднялся на ноги и вдруг, заливаясь краской, быстро залопотал. Он запальчиво выпалил несколько фраз, среди которых мелькнуло слово «Румянчув», и так же неожиданно смолк.

– Чего он хочет? – сурово спросил Румянцов.

Армянин перевел:

– Русские только надеются на свои пушки, против которых, конечно, никто не может устоять: они разят, как молнии! Но пусть русские не стреляют. Пусть Румянцов прикажет, чтобы его солдаты вышли как храбрые воины – с одним мечом в руках. И тогда он увидит, могут ли неверные противостоять мусульманам!

– Кипи, кипи, збанок, доки вухо не вырвется! – усмехнулся командующий, взглянув на генералов.

Турок исподлобья смотрел на него.

– Где визирь? – строго спросил Румянцов.

– В Вулканешти.

– Как расположен лагерь?

– В долине, на левом берегу реки, где она впадает в озеро Кагул.

– Войска много?

– Без числа.

– Сколько пушек?

– Как дней в году!

– Ну, положим, не столько! – ответил Румянцов. – А какого калибра? Больше, чем были при Ларге?

– Больше. У нас есть пушки «балгемес». Их каждую везут сорок буйволов.

– А что такое «балгемес»?

– «Балгемес» по-турецки значит: «не едят меду», – ответил переводчик.

Румянцов усмехнулся:

– Да, это известно: от любой пушки врагу сладости мало. А обозы-то богатые?

– Обозы богатые. Но русским не видать их как своих ушей! Вас мало. Вы будете раздавлены, как козявки! – убежденно твердил пленный.

– Когда же Халил-бей собирается нас раздавить?

– Завтра после намаза: завтра счастливый день.

– А где татары?

– За озером Ялпух.

– Почему они не вместе с турками?

– Татары осрамились при Ларге. Мы больше не хотим выступать вместе с ними.

– Так вам и поверили! – сказал Румянцов. – Янычары роют окопы? – спросил он, зная, что турецкая пехота предпочитает драться за укрытием.

– Роют.

– Значит, все готово к бою?

– Готовятся. Визирь подарил пашам по шубе. Паши поклялись, что, не разбив русских, не уйдут!

– Так, так. Завтра пашам и без шуб станет жарко!

Турок снова заговорил о чем-то очень горячо.

Армянин перевел:

– Турок хвалится, что перед их знаменем пророка не устоит никто: санджак-шериф – кипарис побед; зеленое знамя калифов! Чуть на него взглянет неверный, сразу же ослепнет!

– Ну, уж понес чепуху! – досадливо махнул рукой командующий. – Довольно. Все ясно. Уведите его!

И Румянцов пошел назад в мазанку.

«Медлить нельзя, надо упредить Халил-бея, – думал он. – Татары раньше завтрашнего полудня не поспеют к нему на помощь!»

В маленькой молдаванской хате командующий казался еще более высоким и мощным. У окна на столе лежала карта. Румянцов нагнулся над ней.

Генералы почтительно стояли поодаль.

Румянцов смотрел на карту и думал:

«Визирь уверен в победе. Он даже не позаботился выбрать лучшую позицию – стал не на высотах, а в долине. Ему удобно перебрасывать свою конницу по долинам. Он убежден в том, что ему не придется отступать. Надо воспользоваться оплошностью врага. Наступать немедленно!»

А генералы в это время раздумывали: что предпримет командующий в таком трудном положении? Отступать в виду превосходящего в десять раз противника уже опасно, но и наступать с двадцатью пятью тысячами против двухсот пятидесяти не шутка! В случае неудачи армия Румянцова оказалась бы запертой в узком пространстве между двух рек и больших озер.

Румянцов повернулся к начальникам дивизий.

– По моему простому рассуждению, – начал он своим любимым присловьем, – надо выступать сегодня в час пополуночи. Ударим, пока визирь не догадался переменить позицию. Вот смотрите, господа!

Генералы подошли к столу.

– Генералу Боуру идти по высотам к левому флангу турок. Племянникову и Олицу – туда же. Остальным – отвлекать неприятеля.

Многословия Петр Александрович не любил. Замысел командующего был ясен: Румянцов намеревается ударить всеми силами в одно место. В бой идти пятью каре. Бой начать ночью!

Все по-своему, не так, как учит Европа. Все по-русски!

Войска, построенные в пять колонн, ждали сигнала к выступлению. Сегодня командующий приказал бить вечернюю зорю на два часа раньше, чтобы люди успели выспаться. И хотя была ночь, но в колоннах никто не клевал носом.

Полки стояли «вольно».

– Курить и говорить – на месте! Чтоб на марше ни огонька, ни звука! – таков был приказ.

Курили, переминаясь с ноги на ногу, думали, перешептывались: