Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

– Знатно это, братцы, что впереди – Траянов вал: турок не видит, что ему готовится!

– Басурман спит спокойно.

– Чего ему бояться! Нас против него – горсточка!

– А хорошо это придумал Петра Александрович – выступать ночью: не жарко и враг нас не ждет.

Генерал Боур с остальными офицерами – графом Воронцовым, князем Меншиковым и Михайлой Кутузовым – стоял между егерями, разговаривая. Вестовые держали командирских лошадей.

К Боуру подошел капитан Анжели. Француз шел скорчившись и держась одной рукой за живот.

– Что с вами, капитан? – участливо спросил Боур.

– Живот схватило, ваше превосходительство. Как ножами режет, – хмуро ответил Анжели.

– А что вы ели? Лапти дульче?

– Ел эту проклятую молдаванскую маринованную тыкву с чесноком. Теперь ни стоять, ни сидеть…

– Подите ко мне в хату. Полежите. Выпейте водки или хотя бы здешней ракии. Авось пройдет. Вы нас успеете догнать!

Анжели только стонал.

– И надо же, перед самым боем схватило, – посочувствовал Воронцов.

– Да, да, – натужно сказал Анжели и, все так же скрючившись, пошел по направлению к Гречени.

– Медвежья болезнь приключилась! – вполголоса сказал вслед ему Кутузов.

Двадцатичетырехлетний подполковник Меншиков не выдержал, фыркнул. Первая шеренга егерей слышала весь разговор и оживленно перешептывалась:

– А неужели тягу дал!

– И как ему не стыдно?

– А зачем барину-то голову класть за чужое отечество?

– Тогда не лезь в нашу армию! Сиди у себя дома на печке!

– Да, назвался груздем, полезай в кузов!

Сзади послышались конский топот и какие-то голоса.

– Кто там шумит? – встрепенулся Боур, взглянув назад, где стояли его двенадцать эскадронов карабинеров и гусар.

В полутьме летней ночи вырисовывалась приближающаяся группа всадников. Еще минута – и все сразу узнали высокого румянцовского жеребца Цербера, которого солдаты звали по-своему, понятнее, – Цебер. На Цербере возвышалась представительная фигура командующего. За ним трусили три адъютанта: Румянцов не любил пышной свиты.

– Са-ам!

– Петра Александрович! – заговорили егеря, к которым подъезжал он.

Боур и командиры батальонов поспешно сели на коней.

– Не робеть, ребята! – не спеша, раздельно и четко говорил командующий. – Вспомним Ларгу! Вспомним Рябую Могилу! Была могила турку и впредь будет! Мы победим! Молодцами, егеря!

Вот тут-то егерям задача. В другое время они единодушно гаркнули бы: «Рады стараться!..» Но ведь сейчас громко говорить не велено. И задние полки тоже ведь молчат!

И по егерским рядам только пронесся одобрительный гул, – мол, не выдадим!

Чувствовалось, что солдаты поддерживают своего командира.

Румянцов поравнялся с Кутузовым.

– А-а, Михайло Ларионович! – улыбнулся он.

Кутузов молча снял треуголку, приветствуя командующего. «Всех всегда помнит. Удивительная память. Офицеров – даже по именам и отчествам, а многих солдат – по фамилии».

Румянцов заставлял офицеров знать своих солдат по имени, ближе знакомиться с ними.

Командующий армией поехал дальше, к артиллеристам, шедшим в голове колонны. Боур присоединился к Румянцову. Воронцов и Меншиков поспешили назад к своим батальонам.

Михаил Илларионович всегда с интересом смотрел на командующего. Когда он приехал в армию из Санкт-Петербурга и представлялся Румянцову, командующий сказал его отцу, Иллариону Матвеевичу Кутузову, который присутствовал при этом: «Подобного Михаиле наукою я в сем чине еще не встречал!»

Кутузов запомнил, как отец рассказывал, что Фридрих II Прусский в Семилетнюю войну предупреждал своих генералов: «Остерегайтесь этого дьявола Румянцова, остальные генералы союзников не опасны!» И всегда помнил, что Петр Александрович Румянцов – родной, хотя и внебрачный, сын Петра Великого.

Да, в Петре Александровиче Румянцове есть что-то от его отца! И особенно в военном искусстве.

В военном деле Румянцов во всем следует петровским заветам. Румянцов, так же как и Петр Первый, ценит и любит солдата, надеется на него, помнит о нем. Потому-то и сейчас приехал говорить с ними.

Чувствует, что солдаты знают о том, как силен визирь, и что кое-кто из солдат может вдруг усомниться в успехе.

Вот и приехал сказать им хоть два слова – Петр Александрович был немногословен. Приехал подбодрить в последнюю минуту перед неравным боем.

Недаром девиз Румянцова – non solum armis.[123]

И солдаты ценили такое отношение к ним командующего.

Русские войска спокойно продвигались вперед, не встречая на своем пути никого. Идти было легко: ночь стояла прохладная.

Егеря капитана Кутузова, растянувшись по степи длинной цепочкой, сторожко шли впереди пехотных полков.

– Гляди в оба, ребята, – передал по цепи капитан Кутузов и сам зоркими глазами пристально вглядывался вдаль, осматривая местность: нет ли где засады. Но из-под ног егерей только выскакивали потревоженные суслики.

Румянцов ехал с самой сильной, в шестнадцать батальонов, дивизией генерала Олица, которая по диспозиции занимала в боевом порядке центр. Он ехал молча на своем высоком Цербере, думая о том, удастся ли нагрянуть на турка врасплох.

Как войска ни старались продвигаться бесшумно, но все-таки по степи к Траянову валу шагали двадцать тысяч пехотинцев и ехали семь тысяч всадников.

Иногда какой-либо гренадер спотыкался в полутьме о кочку и, не выдержав, чертыхался вполголоса. Иногда звякал подковой о подкову конь. По степным ухабам глухо тарахтели сто восемнадцать пушек.

Все эти звуки отчетливо раздавались в ночи.

А турки, которые располагались вон тут, за Траяновым валом, казалось, не слыхали ничего. Правда, однажды в их лагере вдруг открылась беспорядочная ружейная стрельба. Но это была ложная тревога, и через минуту все стихло.

«Врасплох не захватить», – огорченно думал Румянцов.

Когда подошли к Траянову валу – древним римским земляным укреплениям, заалел восток.

До турок осталось не более двух верст.

Кутузов увидал: на возвышенностях, прилегающих к турецкому лагерю, табунятся тысячи турецких всадников. Турки, видимо, готовились к наступлению. Кутузов остановил егерей и послал к Румянцову ординарца с донесением.

Румянцов приказал войскам принять боевой порядок.

Егеря стали в резерве. Их батальонные каре прикрывали тыл.