Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Джек открыл конверт – разумеется, Лесли считай что потребовала от него это сделать – и выложил на кухонный стол четыре фотографии, словно пасьянс.

На снимках в разных ракурсах изображалась часть женского тела, от плеч до пупка; дама была очень красивая, совершенно обнаженная, с полными грудями, которые и не думали провисать. Джек сразу понял, что она молодая – такие округлые груди, такая гладкая кожа, – но больше всего его привлекла татуировка. Отличная работа, мама бы уважительно сказала «старая школа» – традиционное до боли моряцкое разбитое сердце, точнее, разорванное пополам вертикально, выведенное синими чернилами. Только контуры, не закрашено. Сердце красовалось на верхней внешней части левой груди, слегка касалось ребер. Идеальное место, как частенько говорила Алиса – в мире нет лучше способа спрятать татуировку, особенно разбитое сердце. Половинки сердца, как герб, были перевязаны свитком, на котором читалась надпись курсивом: «Покуда я тебя не обрету».

Прекрасная татуировка, подумал Джек, такую могла бы сделать и мама, но ее почерк он сразу бы узнал. Итак, это чужая работа, немного отклоняющаяся от правил, – обычно на свитке выводили имя возлюбленного, который бросил или обманул тебя или как-то иначе разбил тебе сердце.

Джек подумал, кто мог сделать эту татуировку. Да кто угодно из старых мастеров – Татуоле, Док Форест, Тату-Петер, даже Матросик Джерри из Галифакса. Сделана она, по-видимому, давно – фотографии довольно старые. Но Джеку следовало не изучать татуировку, а думать, кто изображен на фото.

– Джек, ты не на ту грудь смотришь, – сказала Лесли. – Понятия не имею, почему Алиса так тщательно скрывала от тебя эту татуировку. В общем, умрет она не от нее.

Только тут Джек понял, что смотрит не на чьи-нибудь груди, а на мамины. Значит, фотографиям лет двадцать минимум. Вот как, значит – все считали, что у татуировщицы Дочурки Алисы вопреки всем правилам на теле татуировок нет, а на самом деле это вранье. Когда Уильям разбил ей сердце, она сделала себе татуировку – давно, может быть, когда Джек еще не родился или был совсем маленький.

Джек вспомнил, что мать ни разу в жизни не мылась вместе с ним в душе и никогда не показывалась ему обнаженной в раннем детстве из соображений «приличий». Его не смущало, что этот вывод находился в кричащем противоречии с ее нескрываемым презрением к приличиям всякого рода. Какая чушь! Приличия тут были ни при чем, понял он теперь, как ни при чем и имеющийся у нее якобы шрам от кесарева сечения. Алиса решила, что Джек ни в коем случае не должен видеть ее татуировку – и не только потому, что он узнал бы, что ее легенда про «чистое тело» ложь. Дело даже не в татуировке, а в надписи, и даже не в ней, а в слове «тебя» – оно, конечно, обозначало его пропавшего отца! Она с самого начала решила спрятать от Джека не просто татуировку, а самого Уильяма! Она навечно пометила себя из-за Уильяма – и значит, все ее безразличие, ее отказ искать Уильяма дальше, ее нежелание говорить с Джеком об отце – все это маскарад, ложь.

На внешней стороне правой груди Алисы виднелся небольшой шрам от скальпеля, без следов наложения швов.

– У нее была опухоль груди, она удалила ее в тридцать девять лет, – сказала миссис Оустлер. – Тебе было двенадцать, ты ходил в седьмой класс, если я не путаю.

– Я был в Реддинге, – сказал Джек. – Да-да, в тот год мама пообещала ко мне приехать и не приехала.

– Она проходила курс лучевой терапии, а потом химию, каждые четыре недели, шесть циклов. После каждого сеанса химиотерапии она несколько дней лежала пластом – ее рвало, понимаешь, дни и ночи напролет; ну и конечно, у нее выпали все волосы. Она не хотела показываться тебе лысой или в парике. На фотографиях шрам толком не разглядишь, да и так он еле заметен. Ей удалили одну дольку правой груди, это довольно стандартная операция.

– Как она узнала, увидела маммограмму или просто нащупала опухоль? – спросил Джек.

– Нащупала, только не она, а я, – сказала Лесли. – Очень плотный шарик, как деревянный.

– И что, Лесли, у нее рецидив?

– Обычно рецидив бывает в другой груди, но у Алисы все не так. Опухоль могла дать метастазы в легкие, в печень, но у Алисы поражен головной мозг. Кстати, не худший вариант – вот если бы в кости пошло, тогда держись, такие боли.

– И что можно сделать с раком головного мозга?

– То-то и оно, Джек, что у нее не рак головного мозга. В мозгу обнаружены метастазы рака груди. И говорят, что если клетки рака груди начинают размножаться не в груди, то с этим ничего нельзя поделать.

– Так, значит, у мамы опухоль мозга? – спросил Джек.

– Ну, врачи любят точность, ее официальный диагноз – «очаговое поражение», а мы с тобой назвали бы это опухолью. В общем, хирургическое вмешательство невозможно, даже химиотерапия окажет только паллиативное действие, облегчит симптомы. Так что вылечить ее низзя, – добавила Лесли; никогда раньше она не говорила «низзя», а теперь, видимо, в память об Эмме, стала употреблять ее любимые словечки, благодаря которым Эммины романы стали бестселлерами.

Миссис Оустлер собрала фотографии и спрятала их в ящике рабочего стола, там, где хранились руководства по домашней технике и прочее барахло, где Эмма и Джек, когда учились в школе, брали скотч, скрепки, резинки и кнопки.

Сделать фотографии грудей придумала сама Алиса, наказав Лесли отдать их Джеку, но лишь после своей смерти.

– И какие симптомы у нее сейчас, Лесли?

– Она пьет противосудорожные, и тем не менее, вероятно, несколько припадков еще будет. При мне недавно случился один. Это все я – я нащупала опухоль, я заметила приступ. Я почти все замечаю.

– Похоже на инсульт?

– Наверное, – пожала плечами миссис Оустлер, – еще я заметила, у нее порой резко меняется настроение, даже что-то в личности не так.

– Лесли, у мамы настроение менялось всю жизнь по нескольку раз на дню, а что до ее личности – один черт знает, что у нее там спрятано!

– Она изменилась, Джек. Ты увидишь. Особенно если сумеешь заставить ее поговорить с тобой.

Джек вызвал такси и отправился на Квин-стрит, решив, что просто подождет под дверью салона, пока Дочурка Алиса не объявится. Миссис Оустлер обняла его, положила ему голову на грудь.

– Ей недолго осталось, Джек. Врачи говорят, она даже боли не почувствует – но осталось ей совсем недолго.

Джек тоже обнял миссис Оустлер. Она не собиралась соблазнять его, просто хотела, чтобы ее обняли.

– А еще тебе нужно поговорить с Морин Яп. Она всю ночь тебе сюда звонила из «Времен года».

– Мне кажется, ей от меня нужно что-то другое, нежели разговоры.

– Джек, ты тупица – я сказала, это тебе нужно с ней поговорить. Она блядь не блядь, а онколог, понимаешь ли.

– Вот оно что.

Портье немало удивился, снова увидев перед собой Джека Бернса, который оплатил счет и уехал пару часов назад. Джек собирался остановиться на несколько дней в Нью-Йорке, а потом вернуться в Лос-Анджелес, но теперь все изменилось, и он объяснил портье, что останавливается во «Временах года» на неопределенное время, сиречь, пока не скажет, что уезжает. Еще он спросил, притворившись, что его это совершенно не интересует, уехала или нет некая Морин Яп. Оказалось, доктор Яп только что звонила портье и заказала завтрак в номер.