Датский король - Владимир Корнев

— Вот, господин Звонцов, сколько ни пью уксус, а все не становлюсь бледнее — это сейчас так модно! Ведь это настоящий декаданс, такая привлекательная болезненность. Но мне никак не избавиться от румянца, точно я булочница какая-нибудь или молочница. Да у нашей кухарки такие же розовые щеки — гадость какая! Может, вы знаете секрет, как выбелить кожу?

— Не вертитесь так, фрау Марта, ради Бога! — просил Вячеслав Меркурьевич. — Скажу вам как мужчина, румянец — не самое плохое, что есть у женщины, а если вам так близка мода на болезненных ундин, представьте, что он чахоточный, — вот уже и декаданс.

Немочка хитро прищурилась:

— Легко же вам так говорить — вы просто надо мной смеетесь… Ну, нарисуйте мне хотя бы шею подлиннее, что вам стоит — вы же искусный мастер! Нарисуете, да? Конечно, с такими пианистическими пальцами можно шутя покорить любую женщину! Я никогда еще не видела таких рук, как у вас, таких темных, глубоких глаз… И у меня еще не бывало в любовниках знаменитых русских художников! Почему это, интересно, славян считают дикими, азиатами — наверное, всё болтуны французы придумали. У вас удивительно утонченный тип, вы не то что мой увалень Эрих — настоящий таинственный романтик… Так приукрасить Эриха, кстати, мог только поэт в душе — он здесь неотразим. Вы еще и льстец искусный, так получается? У вас было много женщин, Вячеслав, я догадываюсь! — Она погрозила пальцем. — Давайте будем на «ты», хорошо?

— Прекратите сейчас же, фрау! Я не собираюсь переходить с вами на «ты» и вообще придите в себя, — возмутился Звонцов. — Вы слишком много разговариваете и, к сожалению, большей частью не о деле. Я буду вынужден жаловаться госпоже Флейшхауэр, что ваше поведение мешает моей работе — такое позирование никуда не годится! Лучше сидите молча, фрау Марта, тогда мне будет легко рисовать.

Портретируемая надула губки:

— Но я не могу сидеть просто так, как немая статуя, тем более рядом с таким симпатичным мужчиной, — исподлобья лукаво поглядела на художника. — Вот если бы здесь был кальян, я бы с удовольствием курила… и молчала бы. Знаете, как кальян успокаивает? Не знаете?! Я добрая и дала бы вам попробовать, господин Вячеслав…

— Опять глупости говорите! Я ведь сам вам объяснял, и тетушка тоже, как вы должны выглядеть на портрете, какой необходим антураж. Помнится, вы даже обещали читать мне стихи, что же я вижу теперь?

— Но как же я могу изображать чтение? У меня и книги-то никакой нет. Вы художник, создаете образ, вот и позаботились бы обо всем заранее, а то ставите даму в неловкое положение, — нашлась Марта. Неожиданно пригодились книги, забытые русским студентом при отъезде домой и сохраненные педантичной немецкой фрау. Звонцов удалился в спальню, чтобы вернуться через минуту с целой связкой томов:

— Вот, фрау Марта, выбирайте, что больше понравится.

Марта выбрала не истрепанную, по виду нечитаную книгу, с любопытством прочла вслух название на обложке: «Doctor Auerbach. Homunculus der Vergangenheit und Übermensch der Zukunft. Metaphysishe Versuchen»[254].

— Профессор Ауэрбах! Ну как же, знаю! Они ведь были близкие друзья с теткой моего мужа. Она приглашала его в Веймар читать публичные лекции и столько сделала для увековечения его памяти…

— Вы правы, только умоляю — не вертитесь! — оборвал художник, уже вообразивший себе скелет, читающий книгу, — это было зрелище не из приятных.

— Постойте-ка! — Марта уже разбирала какую-то надпись на форзаце. — О-о! Так вы, оказывается, были любимым учеником Ауэрбаха — это ужасно, ужасно интересно! Я слышала, что Ауэрбах продал душу дьяволу и закончил так же страшно, как средневековый доктор Фаустус. Вячеслав, расскажите пожалуйста, какой он был в жизни, о чем вы с ним беседовали…

— Это было давно, и я вообще сомневаюсь, что может представлять для вас какой-то интерес, а про дьявола — все выдумки любителей дутых сенсаций… Ну вы же мне мешаете, фрау Марта, сколько можно мешать, честное слово! Прошу не задавать больше никаких вопросов! — Вячеслав Меркурьевич побагровел от напряжения: «И опять Ауэрбах, метафизик чертов! Великий мыслитель!! Даже этой вертихвостке зачем-то понадобился…» Оставшееся время сеанса, однако, прошло спокойно, и первую стадию рисунка удалось завершить в срок, потому что вертихвостка, как ни странно, увлеклась чтением профессорских комментариев.

«Похоже, она действительно слушает лекции в Лейпциге», — думал Звонцов на следующем сеансе, за который он не услышал от Марты ни слова. Несколько часов до самого обеда она была погружена в чтение научного труда. Ничто теперь не мешало работе, но скульптор, между прочим, поймал себя на такой мысли; рисовать молодую даму и лишить себя удовольствия время от времени обменяться с ней парой фраз оказалось довольно суровым условием и определенным испытанием для него самого. Когда портретируемая ушла, прихватив с собой книгу, Звонцов собрался посмотреть, что произошло с пейзажем за последние полтора дня. Предчувствия были самые тревожные, и они — увы! — подтвердились. Осторожно сняв покрывало, Вячеслав Меркурьевич ужаснулся: десницынский холст посерел, завял, точно осенний лист! «Да сколько же ему осталось! День, два? Проклятые краски — они, кажется, выветриваются… Действовать нужно, торопиться — некогда рассуждать, если речь идет о полном фиаско!»

В столовой Звонцов наконец передал фрау-меценатке чертеж ящика «под книги» и стал буквально умолять ее о выдаче хоть какого-то аванса за пейзаж:

— Какое-то предчувствие, что книги могут меня не дождаться. Я бы хотел съездить за ними в Лейпциг и забрать, но оставшихся средств мне едва хватило бы на дорогу, не то что на их покупку! Если вы выручите меня, я не только решу этот вопрос и смогу отправить посылку в Петербург… Понимаете, я перестану беспокоиться — у меня сейчас пальцы дрожат, еле держат карандаш, и голова раскалывается от забот! Помогите, фрау, и тогда…

— Карандаш в руках дрожит, говорите? А вы очень чувствительны, дорогой Вячеслав, я и не предполагала. Ладно, эта проблема разрешима — поднимитесь ко мне вечером… Так, значит, с портретом тоже возникли трудности? — обеспокоилась Флейшхауэр, хотя в ее тоне можно было уловить иронический оттенок.

— Нет, что вы. пока все проходит очень гладко, но завтра я планирую закончить рисунок фрау Марты и тут же перейти к работе над интерьером, а для этого необходима обстановка художественной мастерской. Я уже не смогу рисовать в жилом помещении и хотел бы спросить: что сталось с той мастерской, которую вы пять лет назад любезно оборудовали для меня и моего друга в своем старом доме?

Лицо передовой немки приобрело печальное выражение:

— Большую часть дома я превратила в музей моей бедной, трагически погибшей Адели («Опять эта псина!» — ваятель почувствовал гадливость), но ваша мастерская существует до сих пор, можете располагаться там завтра же. Только предупредите Марту заранее — во всем должен быть порядок, не так ли?