Алая Вуаль - Шелби Махёрин

Селия, — говорю я нетерпеливо. — Этого не следует делать. Ты испытала на себе Реквием. Ты видели, как живет мой народ — насилие и изоляция. Болезнь. Ты представляешь себе это?

— Я бы не была изолирована, — говорит она с видом человека, решительно настроенного на победу в споре. Я подавляю желание поцеловать ее — или, возможно, бросить в реку. В любом случае она не сможет говорить. — Я бы тоже обратила своих близких, и мы бы принесли в Реквием столь необходимые закон и порядок.

— А ты? — Я прижал ее руку к своему лицу, наслаждаясь легкой дрожью ее тела в ответ. — А если Рид Диггори не захочет жить вечно?

— Он никогда бы не покинул Лу. — Ах, да, импульсивная Луиза ле Блан. Скажи мне — в этой твоей фантазии — что ты будешь делать, когда она неизбежно потеряет контроль над собой как вампир и убьет целую деревню? В конце концов, ты же создала ее, а значит, частично ответственны за убийство — и полностью ответственны за самобичевание, которое она будет испытывать после этого. Кто знает? Возможно, она даже возненавидит тебя.

— Это никогда бы…

— Если уж на то пошло, кто может сказать, не убила бы ты сам Луизу и остальных? Кровь Козетты, в частности, была бы почти неотразима для новорожденного вампира. Что бы ты сделала, если бы потеряла контроль? — Моя рука крепко сжимает ее, когда она пытается отдернуть ее, и я наклоняюсь, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Золотое кольцо венчает ее зрачки. Они расширяются, пока мы смотрим друг на друга. — Достаточно одной ошибки, Селия, одной секунды — и твой друг мертв. Что бы ты тогда сделала?

— Я бы… Я… — ее голос срывается, а щеки снова вспыхивают ярким румянцем. Однако она не дает ему покоя, огрызаясь: — Ладно. Я не стала бы их обращать, но это не значит, что я бы изолировалась. Я думала, ты хочешь быть моим другом.

— Я никогда не хотел быть твоим другом. — Признание вырывается у меня без раздумий, и хотя она вздрагивает — хотя я ненавижу себя — я тоже не извиняюсь. Если логика ее не переубедит, я найду другой способ закончить этот разговор, этот глупый, опасный разговор. Некоторые мысли, однажды признанные, невозможно забыть.

И я не могу признать эту.

Потому что если я начну думать о Селии Трамбле как о вампире, боюсь, я никогда не остановлюсь.

— Какие ужасные слова.

— Значит, ты ищешь удовольствия от всех своих друзей? — холодно спрашиваю я. — Забираешься к ним на колени, чтобы найти свою разрядку, как ты это делала у меня? — Хотя она смотрит на меня в ужасе, ее шока недостаточно. Мне нужна ее ненависть; мне нужно видеть отвращение и сожаление в ее глазах, когда я говорю — напоминание о том, что она принадлежит солнцу и его трофеям, а мне она не принадлежит, не может принадлежать. Горечь закрадывается в мой голос, когда я продолжаю. — Скажи, мадемуазель Трамбле, ты также стонешь от их имен, когда они прикасаются к тебе? Пробуешь ли ты на вкус их тела своим языком?

— Это был твой палец. — С шипением возмущения она убирает руку, словно я ее ошпарил, но я ловлю ее за запястье, не желая отпускать. Пожалуйста. Не сейчас. — Это был не ты… это было не так… — Ее цвет становится все глубже, пока она пытается сформулировать слова. — Ты говоришь об этом так… так…

Я выгибаю бровь в насмешливом поклоне.

— Непристойно?

— Ну да.

— Ты сосала мой палец, Селия. Это было непристойно.

— Михаль, — недоверчиво шипит она, — ты не должен так говорить. — Однако в ее глазах нет отвращения. Ее грудь не вздымается от сожаления. Нет, вместо этого она тяжело сглатывает и наклоняется ближе, ее губы раскрываются в неровном дыхании, когда она запоминает мой кабинет. Она помнит это по тому, как наши тела соприкасаются друг к другу на этом диване. Было бы легко, так легко закончить то, что мы начали в Les Abysses. Я бы сохранил ее тайну. Никто бы не знал.

Кроме нее.

Кроме меня.

Подавив стон, я притягиваю ее ближе.

— Прости, мадемуазель. Как бы ты хотела, чтобы я говорил?

— Я хочу, чтобы ты сказал мне, почему я не могу стать вампиром—

Теперь я действительно стону, закрывая глаза от ее взгляда.

Жар, пронизывающий меня, теперь почти болезненный. Я чувствую, что схожу с ума от этого — от ее запаха, от невыносимой потребности чувствовать его вечно. И я могу. Я целую ее запястье. С уколом моего пальца перед нами распахнулась бы вечность возможностей — ей больше не нужно было бы бояться темноты, бояться Некроманта. Ей больше не нужно будет бояться ничего и никогда. Вместо этого мир боялся бы ее, а она сможет наслаждаться силой, которую дает только бессмертие. И хотя я напрягаю все силы, чтобы сопротивляться, в моем сознании всплывает видение Селии, холодной, прекрасной и бесконечной, как луна. Я вижу ее так ясно.

Я так сильно хочу ее.

Шепот в моем сознании говорит мне отстраниться. Он предупреждает меня, что нужно проснуться, пока я не сделал то, о чем потом пожалею.

— Ты не можешь стать вампиром, — хрипло говорю я, — потому что ты собираешься прожить долгую и насыщенную жизнь. Ты будешь носить платья, посадишь сад бабочек, и в этом саду ты будешь читать загадки, разливать чай и перехитришь любого мужчину, который попытается овладеть тобой. Ты будешь делать все, что захочешь, Селия, потому что у тебя будет эта свобода. Ночь никогда не будет владеть вами. Тени никогда не будут управлять тобой. И тогда — я заставляю себя произнести остальное, кровь ревет в ушах. — и только тогда ты умрешь мирно, безболезненно, в окружении своих близких. Клянусь, Селия. — Когда я отпускаю ее запястье, все мое тело болит от его отсутствия. — Пока я существую в этом мире, тебе не причинят никакого вреда.

Она долго молчит, но я не решаюсь открыть глаза. Я не могу смотреть на нее. Если я посмотрю на нее, я коснусь ее, а если я коснусь ее сейчас, я не знаю, что я сделаю. Тогда…

— Но я уже умираю, — шепчет она.

В ответ на это над солнцем проплывает облако, и мои глаза распахиваются, инстинктивно переключаясь на запястье, которое я только что освободил. Я хмурюсь. На фоне бледности ее кожи вены кажутся черными. Хотя она больше не светится от солнечного света, ее края остаются нечеткими, словно окутанными тенью. Как будто ночь уже начала забирать