На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Параллельно – первые шаги на сцене, острохарактерные роли в труппе театра им. Павлика Морозова при городском Дворце пионеров и школьников. Участие в конкурсах чтецов, агитбригад, написание бесконечных сценариев, подготовка и проведение вечеров и пр., и пр., и пр.

Первые любови… Время «ABBA» и «Boney M», кинофильмов «Розыгрыш» и «Школьный вальс», публикации в журнале «Юность» повести-откровения «Вам и не снилось», московской Олимпиады, кубика Рубика и репетиторов…

Плюс чтение запоем классиков и современников в книжках и толстых журналах, ежевечернее поглощение радиоголосов, ввод войск в Афганистан, первые контакты с иностранцами, осознание корней, самиздат и тамиздат, родительские страхи, первые вызовы в КГБ, застой…

К семнадцати годам я оказался вполне сформировавшейся личностью, а получение аттестата о школьном образовании было отмечено безумной пьянкой на выпускном вечере. В результате из памятного события я не помнил ровным счетом ничего. Кроме нетрезвой литераторши Ольги Яковлевны, распевающей вместе с нами «Подмосковные вечера» в гулком физкультурном зале, где и были накрыты торжественные столы.

Родители упорно «толкали» сына на юридический («Лева будет адвокатом»), но я предпочел романо-германскую филологию. Свой первый год в alma mater студент Трахтенберг провел на вечернем отделении и считался рабочей молодежью. Приятнейшая учеба совмещалась с приятнейшей службой в Воронежском государственном театре оперы и балета.

Вообще-то в храм искусства я пришел устраиваться монтировщиком декораций, но в отделе кадров меня вовремя перехватил замдиректора и мой будущий многолетний наставник Роберт Крайнович. После трехмесячного испытательного срока будущий импресарио получил пачку блестящих визиток (заверенных в «Обллите»), обращение по имени-отчеству (от бабушек-билетерш), кабинет с диваном (на всякий случай) и титул «администратора».

Мне всерьез завидовали сопливые одноклассники и однокурсники, получавшие от щедрот новоявленной «богемы» бесплатные контрамарки и возможность оставить пальтишко в раздевалке для «блатных».

По вечерам я учился, а в дневное время Лев Маратович занимался «организацией зрителя» – продажей неходовых постановок через школы, вузы и заводские профкомы. Нес высокое оперно-балетное искусство в широкие народные массы. А также – «пробивал» гостиницы, «доставал» ж/д билеты, «размещал» гастролеров и «печатал» афиши-программки-буклеты…

Два раза в неделю, на выходные, в костюме с выпускного вечера я встречал и рассаживал городских театралов. Оставался на хозяйстве за главного.

Запах кулис и портвейна из буфета перестал волновать восемнадцатилетние мальчишеские ноздри, а превратился в прозу жизни. Вместе с вечно звонящим телефоном, автобусом «Пазиком» и выездными концертами «Вечер оперетты» к пригородным колхозникам.

Со 2-го по 5-й курс я учился на дневном отделении, поэтому с «жизнью в искусстве» на время пришлось завязать. Хотя в стране шла пятилетка пышных похорон, на душе было весело. Учеба увлекала, истматы[540] и научные атеизмы серьезно не воспринимались. Студент Трахтенберг зачитывался «зарубежкой», при этом активничая в университетском театре миниатюр, «английском клубе» и на фестивале «Весна».

В свободное от художественной самодеятельности время я мотался по первым общаговским дискотекам, слегка подфарцовывал джинсами-бананами «Монтана», ходил в байдарочные походы, стройотрядничал и по мере возможности путешествовал по необъятной родине.

Откупившись от распределения пятимесячной работой военруком (!!!) и воспитателем группы продленного дня (!!!) в средней школе, с педагогической деятельностью я завязал. Меня тянула сцена, вернее – все, что было вокруг нее.

Оценив мое рвение, родной оперный театр пригласил молодого специалиста на должность главного администратора с зарплатой 160 рублей в месяц.

До более-менее нормального уровня я добивал свой бюджет поступлениями от бесконечных учеников. Большинство уроков английского репетитор-многостаночник давал прямо на работе. Иногда – во время спектаклей, в уюте своего кабинета. Того самого, с диваном, двумя креслами, портретом Федора Волкова и французскими шторами от потолка до пола.

На 5-м курсе, в возрасте двадцати двух лет, я женился. На своей однокласснице и будущей подельнице. Матери моей любимой и единственной доченьки. Сонечки Трахтенберг.

Молодая супружница благодаря мне получила дефицитную ординатуру в «Орловке», областной психбольнице, и стала врачом-психиатром. Не мудрствуя лукаво я использовал свое служебное положение. Комсомольская организация театра взяла шефство над Воронежским дурдомом. Раз в квартал молодые артисты выезжали на дружественный концерт. Главврач не смогла сказать «нет».

Тем временем моя беспокойная душа требовала движения вперед. Тут и подвернулась вакансия по «специальности» – главным администратором в областную филармонию. На этот раз я продвигал классическое искусство (симфонические концерты), народников (хоры и танцевальные коллективы), эстраду (гастролеров), а также местные ВИА и фокусников с «чтецами». В филармонии я прослужил недолго. Как только центральные газеты опубликовали сказочный перестроечный закон «О кооперации и индивидуальной трудовой деятельности», молодой советский бизнесмен ушел на вольные хлеба.

В двадцать три года я открыл первое в городе кооперативное кафе-клуб с живой музыкой и ежедневными тематическими вечерами – исключительную халтуру для голодающих артистов и музыкантов.

Правда, с названием «Рандеву» пришлось повозиться и пройти по столоначальникам – райисполком видел в слове «красный фонарь». Как будто чувствовали, что я через годы загремлю в американскую тюрягу за «экспорт» воронежских женщин…

…В один день молодого кооператора Трахтенберга совершенно неожиданно пригласили в обком КПСС. Нет, скорее вызвали. Перестройка – перестройкой, гласность – гласностью, но партия коммунистов была по-прежнему сильна.

Завотделом пропаганды и агитации, антисемит и невежа Сергей Иванович Застрожный, обратился к моим услугам с большой неохотой: «Слушай, Лев Маратыч, ты ведь там какими-то артистами занимаешься, какие-то концертики у себя в погребке на 50 человек устраиваешь. А размах где? Слушай, городу нужна твоя помощь… Скоро – Пасха, нам надо молодежь от церкви отвлечь. Директива поступила… Ты же, елки-палки, предприниматель – вот и пригласи на этот день какую-нибудь настоящую звезду из Москвы… Ты же знаешь, филармония может платить только по госрасценкам. Это вам, кооператорам, зеленый свет: делай что хочешь… Так ты и заплати хорошо, никто не откажется. Дадим лучшую городскую площадку, а концерт начнем в 11 вечера. Поддержим во всем, слово коммуниста!»

Я понял, что мой звездный час настал…

По приглашению «Рандеву» на два «пасхальных» концерта в Воронеж впервые приехал Андрей Макаревич. Три тысячи земляков вместо «Христос воскресе – воистину воскресе» распевали про птицу цвета ультрамарин.

Прости меня, Господи!