На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

Хоть все и устали, но тут сразу оживились. Пацаны губами чмокают, воздушные поцелуи посылают. Некоторые за члены держатся, как Майкл Джексон. И смех и грех. Та еще картинка!

А у одной – вся задница в крови, месячные, видно, начались. Белая баба, красавица, гордо идет, несмотря ни на что. Братва, увидев ее страдания, замолчала сразу, никто слова не сказал. Понимают, хоть и кобели… Несчастные, теткам в тюряге особенно тяжело.

Потом мужиков выводить начали. На бетонке нас выстроили. Устроили еще одну перекличку. Большинство в автобусы посадили, чтобы в централ главный везти. Остальных по мини-вэнам. Значит, их куда-то в другие крытки. Окружные, наверное. Или, может, на зоны постоянные. Ну а мы, всем скопом, – в пекло адское, «FCC Atlanta»[532]. Хуже не придумаешь.

Так оно и оказалось. Два с половиной месяца там просидел, пока дальше по этапу не повезли. Врагу не пожелаешь. В двухместной камере – четыре человека. Тараканы, грязь, двадцать четыре часа под замком. Менты – суки, делают с тобой, что хотят. Ты же у них «временно».

Телефона, прогулок и ларька нет. Поесть – подносы в кормушку засовывают. Хорошо, что письма писать можно. В одну сторону, правда.

Мы ведь никогда не знали, когда и куда дальше попадем… За это время я такой грипп от кого-то подхватил… На 20 фунтов похудел. Кошмар, русский!

Потом, как только собрался нужный этап, нас в Оклахому отправили. Все так же – самолет разбитый, охранников хренова туча. Там, правда, под автозаки автобусы желтые переделаны. School buses, школьные которые… Решетки припаяли прямо сверху и огромные буквы сбоку – Federal Bureau of Prisons[533]. Смешно даже.

В той крытке, в Оклахома-Сити, получше было. Тюряга относительно новая. Почти что в аэропорту местном находится. Жить можно, хотя все время тоже под замком. Ну, там я еще дней сорок просидел.

Дальше – перелет в Филадельфию. Три недели в местном централе. Хотя от него до Форта-Фикс полчаса езды оказалось. Но ждали, пока большой этап наберется. Я под конец совсем озверел от дизельтерапии. Как со скотом с людьми обращаются. Гады!

Ну а потом нас сюда доставили. Я поначалу все нарадоваться не мог. По Форту-Фикс, как по дворцу ходил. В себя приходил, с ребятами знакомился. Что верно, то верно: все познается в сравнении. Поверишь, русский, но до конца жизни не забуду, как сюда больше четырех месяцев добирался.

Хотя, о чем это я? Все в прошлом. Я – мертвец…»

Как говорится – no comments[534]. Иногда негативное мировосприятие побеждало по всем фронтам. На самом деле было от чего.

«Only the strong survive»[535].

Основополагающий принцип естественного отбора был вытатуирован на каждой пятой арестантской груди и являлся квинтэссенцией тюремной философии.

Еще один закон джунглей.

Через несколько месяцев готовились «откинуться» Давидка Давыдов и Роман Занавески, мой коллега-рабовладелец.

Первый истязал себя физически и наяривал круги по треку в тщетных попытках сбросить гедонистические килограммы. Пушечное ядро в чистом виде. Вернее – Винни-Пух с реактивным двигателей под хвостом. Утром – бег, вечером – жрачка от пуза. Вот и попробуй потерять вес с такой диетой.

Второй, эстонский лыжник-профессионал, со спортом дружил всегда. Поэтому никаких дополнительных усилий для «пляжного вида» ему совершать не требовалось.

Местные физкультурники занимались спортом не ради какого-то непонятного «здоровья», а чтобы по выходе на свободу поражать телесами «bitches», то есть особей женского пола. Занавески уже обладал вожделенными пропорциями и по этому поводу не парился. Бедолага Рома нервничал от ожидавшей его неизвестности и необходимости начинать все с нуля. Американский вариант «Калины красной», только без надежного плеча «заочницы». Он планировал возвратиться в город-герой Бостон и на паях с другом открыть баню – SPA. На этот раз – без восточно-европейского обслуживающего персонала.

Роман дул на воду, и я его понимал, как никто другой. От беспринципного спецконтингента, засадившего нас за решетку ради собственных грин-карт, можно было ожидать всего. If not to say more[537].

Хотя мой камрад в совершенстве изучил испанский язык и обладал солидным интеллектом, но все равно оставался типичным эстонцем. Слегка «подмороженным» и немножечко замедленным. Он часами рисовал схемы, планы и «виды с боку» будущего заведения. «Здееес, Лооова, двэрь будет. Здееес – джакузи, здееес – финский баня бууудет», – как всегда, путал он мужской и женской род.

Через несколько часов все перечеркивалось, и Роман принимался за новую планировку, расширяя парилку и урезая душевые. И так до бесконечности, день за днем, неделя за неделей последние полгода перед свободой.

Игры в архитектора с полетами во сне и наяву помогали Роме справиться с депрессухой, столь характерной для девяноста девяти процентов зэков. Даже выходивших на волю…

Хотя мне воздух свободы в ближайшее время не светил, периодически я тоже задумывался над своим будущим. Туманным-растуманным.

Многое пришлось бы начинать с чистого листа. Практически все.

После выхода из Форта-Фикс меня дожидался весьма избранный круг проверенных на вшивость друзей. Пресловутых «comrades-in-arms»[538]. Людей со знаком качества. На них я по большому счету и рассчитывал. Ну и конечно, на собственную живучесть. Впридачу к солидным знаниям, обновленному мышлению, нечеловеческой харизме, невъе…нной изобретательности, опиз…нитильной работоспособности и ох…тельной привлекательности. Ни больше ни меньше.

Но самое главное, я верил в Удачу.

Несмотря на научно-исследовательскую экспедицию в тюрьму, по жизни мне везло. Надо мною всегда летали херувимы из небесной секьюрити и всегда светила персональная Вифлеемская звезда. Оберегающая и направляющая. Я безоговорочно верил в ее защитную силу.

Однако особое причинно-следственное осмысление событий и особое просветление на меня снизошло только после ареста.

По возвращении из первых двух тюрем под домашний арест в моей голове произошла Великая Отечественная Работа Над Ошибками. Я еще и еще раз убеждался в правоте парадоксальной аксиомы: «все что ни делается, все к лучшему».