Николай Гумилев - Владимир Полушин

Перед самой разлукой он снова говорил ей: «Если бы вы согласились, я писал бы вам письма. Вы получили бы много писем Гумилёва». На миг Ольга представила свой бедный московский быт, его реакцию: «Фили, старый дом, тетушки, нескладная шуба, рваные ботики, какие попало платья, неустроенность, заброшенность, неумелость. А он знаменитый, светский, избалованный поклонением, прекрасными женщинами. Что могу я для него значить? Нет, не справлюсь…» И она устояла перед чарами и сладкозвучными речами искушенного конквистадора.

После отъезда Н. Гумилёва горничная передала конверт Ольге. Та с волнением открыла его и увидела фотокарточку. На обратной стороне прочла: «Ольге Алексеевне Мочаловой. Помните вечер 7-го июля 1916 г. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся. Когда и как, Бог весть, но наверное лучше, чем в этот раз. Если Вы вздумаете когда-нибудь написать мне, пишите: Петроград, ред. „Аполлон“. Разъезжая, 8. Целую Вашу руку. Здесь я с Городецким. Другой у меня не оказалось». И ведь как точно угадал, они действительно встретились, но уже при других обстоятельствах.

8 июля Гумилёв уехал из Ялты в Севастополь, чтобы навестить свою жену. Анна Андреевна вспоминала: «Приехала на дачу Шмидта (почти через 10 лет после того, когда я там жила)… Меня родные встретили известием, что накануне был Гумилёв, который проехал на север по дороге из Массандры».

11 июля в Петрограде сгорел и уплыл Исаакиевский деревянный мост на Неве, а через три дня в город вернулся Гумилёв. 16 июля Николай Степанович был помещен в Царскосельский эвакуационный госпиталь № 131 для медицинского освидетельствования на предмет прохождения дальнейшей военной службы. 18 июля поэт получил предписание о возвращении в полк.

25 июля прапорщик Гумилёв вернулся в свой полк, расположенный в Шлосс-Ленбурге близ Сигулды. Ехал он туда с большой охотой и интересом. Но не только потому, что местечко это было прозвано за свою красоту Ливонской Швейцарией, где в густых лесах сохранились развалины рыцарских крепостей, возведенных ливонскими орденами меченосцев «Кремон» и «Трейден». Здесь находилась могила одного из родоначальников русского символизма, о котором Гумилёв много слышал и о ком с восхищением говорил и писал Валерий Брюсов. В лесу близ местечка Зегевольде был похоронен Иван Иванович Ореус, писавший под литературным псевдонимом Иван Коневской. С тех пор могила его стала местом паломничества молодых литераторов. Осип Мандельштам писал в книге «Шум времен», что об Ореусе «жители хранят смутную память… то был юноша, достигший преждевременной зрелости и потому не читаемый русской молодежью: он шумел трудными стихами, как лес шумит под корень». Брюсов об этом поэте записал в своем дневнике 1898 года так: «Самым замечательным было чтение Ореуса, ибо он прекрасный поэт», а после его смерти с горечью сообщил жене художника А. А. Шестеркина: «Умер Ив. Коневской, на которого я надеялся больше, чем на всех других поэтов вместе… Пока он был жив, было можно писать, зная, что он прочтет, поймет и оценит. Будут восторги и будет брань, но нет критики, которой я верил бы, никого, кто понимал бы мои стихи до конца». Ореус был всего лишь на девять лет старше Гумилёва и вел свой род от древних варягов шведского происхождения. Он, как и Гумилёв, любил путешествовать и каждый год отправлялся в странствие. Как и Николай Степанович, Ореус был романтиком…

Ореус верил в магию и волшебную силу слова. В дневнике он записал: «Всякий человек, которого состав душевной природы не tabula rasa, а богатая руда влечения, вкуса, страсти, воли, — пересоздает ее и, таким образом, во всех смыслах, подобен творцу и чародею-повелителю, которые своей мечтой, своими словами завораживают и заклинают бытие». Сергей Маковский утверждал, что именно это свойство Ко-невского унаследовали все крупные писатели серебряного века: «Это провозглашение поэзии заклинательной силой и поэта чародеем-повелителем приближает вплотную Коневского к тому, что вскоре стало общим местом у наших символистов-теургов (Андрея Белого, Александра Блока, М. Соловьева, Вячеслава Иванова, Макса Волошина), поверивших „Магии слов“ не в метафорическом, а в полном смысле этого понятия…» Маковский был последним, кто видел в живых Ивана Ореуса. Весной 1901 года они, окончив университет, на одном пароходе отправились в путешествие по морю.

Ореус решил совершить путешествие вдоль балтийских побережий, ознакомиться с остатками древних рыцарских крепостей. 9 июля стоял знойный лень. Он вдруг вспомнил по пути из Риги, что забыл в гостинице паспорт, и сошел на станции в Зегевольде. Взяв паспорт, он решил не дожидаться на вокзале встречного поезда (времени было достаточно), а пойти искупаться в местной быстрой речушке с языческим названием Аа. Он вошел в манящую прохладу, резко ушел под воду и не вынырнул, растворился в столь любимой им стихии. В этот же день была найдена его одежда, а через несколько суток и труп. Ореус был похоронен по католическому обряду. Но родные перезахоронили Ореуса по православному обычаю неподалеку от католического кладбища в лесу.

Гумилёв не мог не посетить этой могилы, несмотря на всю сложность военного времени.

Полк, в который вернулся Николай Гумилёв, находился в резерве 12-й армии. В августе на фронте было затишье и офицеры-гусары развлекались тем, что занимались парфорсной охотой. О ней 2 августа писал Гумилёв матери: «Милая и дорогая мамочка, я уже вторую неделю в полку и чувствую себя совсем хорошо, кашляю мало, нервы успокаиваются.

У нас каждый день ученья, среди них есть и забавные, например парфорсная охота. Представь себе человек сорок офицеров, несущихся карьером без дороги, под гору, на гору, через лес, через пашню, и вдобавок берущих препятствия: канавы, валы, барьеры и т. д. Особенно было эффектно одно — посередине очень крутого спуска забор и за ним канава. Последний раз на нем трое перевернулись с лошадьми. Я уже два раза участвовал в этой скачке и ни разу не упал, так что даже вызвал некоторое удивленье. Слепневская вольтижировка, очевидно, мне помогла. Правда, моя лошадь отлично прыгает. Теперь уже выяснилось, что, если не начнутся боевые столкновения (а на это надежды мало), я поеду на сентябрь, октябрь держать офицерские экзамены. Конечно, провалюсь, но не в том дело, отпуск все-таки будет…»

3 августа Николай Степанович участвует в полковых учениях, потом снова обычная служба: дежурства по полку и ожидание командировки в Петроград.

В это время (4 августа) брат поэта был отправлен на излечение в перевязочный отряд 2-й Финляндской стрелковой дивизии, а через три дня поручик Д. Гумилёв приказом 11-й армии № 605 за отличие в делах против неприятеля награжден орденом Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом.

У Николая Степановича тоже была своя радость — наконец-то в восьмом номере литературного и популярно-научного приложения к журналу «Нива» была опубликована «Африканская охота», которую его жена отвезла в редакцию еще в июне 1914 года.

15 августа прапорщик Гумилёв последний раз заступил дежурным по полку, а 17-го приказом № 240 был командирован в Николаевское кавалерийское училище для держания офицерского экзамена. Через день ему уже был выдан проездной билет в Петроград, подписанный командиром полка полковником Коленкиным.