Екатерина Арагонская. Истинная королева - Элисон Уэйр

Маунтжой был ошарашен. Норфолк буквально зарычал на нее:

– Ваше упрямство может вынудить короля лишить вашу дочь отеческой любви! Может быть, это заставит вас одуматься, если ничто иное не помогает.

Это был блеф, верно? Генрих не станет срывать свой гнев против Екатерины на Марии. Хотя он уже делал это, не позволяя им встречаться, разве нет?

– Принцесса, моя дочь, – законное дитя короля, нам дал ее Бог, и я отдаю ее в руки королю, чтобы он поступал с ней, как ему будет угодно, полагаясь на волю Божью и веря, что Мария окажется достойной женщиной. Ни дочь, ни какие мирские невзгоды или неудовольствие короля не заставят меня уступить в этом споре и подвергнуть опасности свою душу!

Вперед выступил герцог Саффолк:

– Таким упрямством вы действительно подвергаете себя опасности прогневать короля и испытать на себе последствия этого!

Екатерина спокойно смотрела на него:

– Даже под угрозой тысячи смертей я не соглашусь на проклятие моей души или души моего супруга-короля.

Лорды переглянулись и покачали головами.

– Больше говорить не о чем, – пробормотал Норфолк. – Мы попусту тратим время.

Они собрались уходить.

– Подождите! – сказала Екатерина.

Они взглянули на нее, явно рассчитывая, что она одумалась в том смысле, который был им выгоден. Что ж, этого им пришлось бы ждать целую вечность.

– Я должна спросить вас, – произнесла Екатерина. – Принято ли какое-нибудь решение относительно статуса принцессы? Потому как, если даже мой брак признан недействительным, она остается в своем праве, ведь когда мы с королем вступали в брак, теперешних законов не было. Архиепископ наверняка не посмел проявить такое бесстыдство, чтобы объявить ее бастардом?

– Он этого не сделал, мадам, – сдержанно заметил доктор Стефан Гардинер, человек, верный Генриху во всех делах и даже представлявший его интересы в Риме.

– Хоть это хорошо. – Екатерина вздохнула. – Принцессе объявили о его решении?

– Мы сами поставили ее в известность, – ответил Норфолк. – И от имени короля приказали ей не поддерживать связи с вашей милостью.

Екатерина почувствовала, что внутри у нее все умерло, но мрачно улыбнулась:

– Из чего я заключаю: она объявила вам, что не признает другой королевы, кроме меня.

Лорды этого не подтвердили, но по их лицам Екатерина поняла, что не ошиблась.

За неповиновение Екатерина была наказана. Еще не закончился июль, как пришел приказ короля: ей было предписано значительно сократить двор и перебраться во дворец епископа Линкольна в Бакдене, в графстве Хантингдон.

«Ну что ж, пусть так, я все равно его жена», – сказала себе Екатерина и принялась размышлять, кого ей отпустить. Сделать выбор оказалось непросто, но лорд Маунтжой сообщил, что места во дворце для всех не хватит и на ее сократившиеся доходы содержать столько слуг, как сейчас, будет затруднительно.

С тяжелым сердцем Екатерина собрала своих людей и отпустила тех, кого не могла взять с собой, от всего сердца поблагодарив за службу. Расставаться было трудно: они принимали этот нежданный удар и деньги, которые она вкладывала в руки каждому, со слезами на глазах. Екатерина понимала, что им будет нелегко найти новое место: разве возьмут на работу тех, кто верно служил опальной королеве? Но выбора не было, и люди это понимали.

Когда они удалились собирать свои вещи, Екатерина отдала распоряжение паковать багаж. Старалась сдержать слезы в предчувствии трудного прощания, что ждало ее впереди. Ей причиняют зло не только по-крупному, но и в малых, незначительных с виду вещах, вроде сокращения штата.

Был конец июля, кортеж Екатерины потихоньку двигался в Бакден. Местные жители толпами бежали следом и желали ей радости, покоя, процветания и вообще всего хорошего; яростно призывали проклятия на головы ее врагов. Мужчины и женщины, некоторые со слезами на глазах, молили ее взять их к себе на службу, а кое-кто заявлял, что им дела нет до короля и его потаскухи и они готовы умереть за Екатерину. Она благодарила их всех за доброту и хорошее к ней отношение и продолжала путь. Ее носилки были забиты скромными подношениями: букетиками цветов, корзинками яиц, кульками с вишней, горшками с маслом и медом, бутылями с домашним вином.

По мере приближения к месту назначения Екатерина стала замечать постепенное изменение характера местности. Дороги пролегали по дамбам над обширной равниной, залитой водой и поросшей осокой. То тут, то там попадались убогие жилища с обмазанными глиной плетеными стенами и соломенными крышами. Иногда им встречались едва похожие на людей создания, которые пробирались по заболоченной равнине на плоскодонках или даже на ходулях. Местные жители с виду были сутуловатыми, но крепкими, с обветренной от долгого пребывания вне дома кожей. Ветер дул здесь постоянно, и вообще все это место казалось каким-то негостеприимным захолустьем.

– Это Фенские болота, мадам, – сказал лорд Маунтжой, ехавший верхом рядом с носилками Екатерины.

Она заметила, что в этом странном мире бесконечных вод, зарослей тростника и заболоченных лесов обитали бобры, выдры, а птицам не было числа.

– Похоже, это очень нездоровое место, – сказала Бланш, уныло выглядывая из-за занавесок. Они с Элизой ехали в одних носилках с Екатериной. – Помяните мое слово: мы все подхватим здесь лихорадку.

– Не думаю, – сказала Екатерина, надеясь, что расстройство ее здоровья не входило в намерения Генриха.

Конечно, он хотел еще больше оградить ее от двора и от всего мира – мстил за непослушание. В этом отдаленном, диком месте поддерживать связь с Шапуи и остальными ее друзьями будет еще труднее.

Настроение ухудшилось, когда вдали показались очертания Бакдена. Это был устрашающего вида замок с высокой старой башней, окруженный защитным рвом и стеной, которые отделяли его от соседней церкви и крошечной деревушки. Единственное, что можно было сказать хорошего о новом жилище: оно находилось рядом с Большим северным трактом, а это, сообразила Екатерина, вероятно, сделает возможным сообщение с Шапуи.

Все дома, в которых Екатерина проживала с момента ее удаления от двора, были достаточно большими и благоустроенными, но при взгляде на Бакден сразу становилось ясно: теперь она будет обитать в гораздо более скромных условиях. Екатерина пришла в уныние, когда ей показали комнаты в угловой башне донжона, которой было уже полвека и которая выглядела соответственно. Здесь явственно ощущалось воздействие сырости болот: затхлый воздух и зловещие зеленоватые пятна на стенах. Хотя был июль и на улице стояла жара, Екатерина приказала растопить камин, однако комнаты не стали ничуть теплее и привлекательнее.

Хранитель замка попытался приукрасить жилище Екатерины шерстяными гобеленами и расшитыми подушками. Потом принесли ее собственную мебель и прочие вещи, расставили все, и комнаты стали выглядеть более приветливыми и обжитыми. Но сырость от этого никуда не делась, она проникала всюду. Постельничие на ночь клали под одеяло разогретые кирпичи, но простыни оставались влажными; в обуви, которую не носили, вырастала плесень, и в покоях Екатерины всегда было прохладно. Прошло совсем немного времени, и она обнаружила, что у нее постоянно болит горло, а грудь раздирает кашель. Ее помощники часто жаловались на раздражение глаз и кожную сыпь. Все это вызывала сырость – так считала Екатерина.