Екатерина Арагонская. Истинная королева - Элисон Уэйр

Шапуи упомянул, почти мельком, о повторной женитьбе герцога Саффолка. Екатерина была потрясена, особенно притом что бедная «королева Франции» сошла в могилу менее трех месяцев назад. По мере чтения глаза Екатерины расширялись и расширялись. Новой женой герцога стала дочь Марии, ее собственная крестница Кэтрин Уиллоуби. Екатерина произвела быстрый подсчет: девочке было всего четырнадцать, а герцогу, должно быть, уже стукнуло пятьдесят! Он даже не стал утруждать себя соблюдением приличного срока траура. Конечно, он вожделел заполучить имения Кэтрин Уиллоуби, а та была богатой наследницей. Но погодите-ка: разве девушка несколько лет назад не была обручена с его сыном? Екатерина уверенно вспомнила, что Мария сообщала ей об этом. В таком случае герцог оскорбил не только память своей почившей супруги, но и собственного отпрыска – свою плоть и кровь. И – Екатерина почти улыбнулась сама себе – вместе с украденной невестой он получил тещу, которая его от души ненавидит! Она хорошо представляла, как складываются отношения между этими двумя: Мария – лучшая подруга королевы и герцог – послушный инструмент в руках короля. Кажется, в этом мире все-таки существует некая естественная справедливость.

Элиза говорила Екатерине, что стражники теперь не склонны делиться с ней сплетнями, но однажды она вернулась со своего задания, плача навзрыд. Екатерине пришлось успокаивать ее, прежде чем удалось добиться от девушки рассказа, что же такое ей сообщили.

– Они сказали, что на следующей сессии парламент будет решать, должны ли ваша милость и принцесса быть подвергнуты пыткам, – сквозь всхлипы выдавила из себя Элиза.

Екатерину пробила неудержимая дрожь, она послала за лордом Маунтжоем и спросила его, правда ли это.

Внимательные глаза камергера, полуприкрытые тяжелыми веками, были наполнены состраданием, которое лорду приходилось сдерживать.

– Солдаты опередили меня, мадам. Я собирался сообщить вам, что получил инструкции от совета предупредить вас об угрозе.

Услышав это, Екатерина ощутила тошноту, но, кроме того, разъярилась.

– Это не что иное, как коварный заговор с целью запугать меня и принудить к покорности! – храбро заявила она, хотя куража ощущала меньше, чем выражала на словах.

Лорд Маунтжой ничего не ответил, но во взгляде его читались невысказанные мысли. Екатерина подумала, что он хочет согласиться с ее мнением: мол, да, так и есть.

Но что, если это правда?

«Я готова претерпеть муки, – сообщила она Шапуи, – и знаю, что принцесса так же тверда в своих убеждениях».

Тем не менее мысль о том, что Марию, невинную, чистосердечную девушку, подвергнут пыткам, была невыносима, однако Екатерина не отступилась.

«Надеюсь, Господь примет это как мученичество за веру, ведь мы должны страдать за правду, – писала она. – Не беспокойтесь, я не боюсь».

Несмотря на свои смелые речи, Екатерина ужасно испугалась, когда Шапуи написал ей, что, по его мнению, стражникам приказали распространять зловещие слухи, дабы сломить сопротивление Екатерины, и это дурное предзнаменование. «У короля нет законных оснований преследовать вас по суду, но принцесса, без сомнения, его подданная, вот почему я опасаюсь за нее».

У Екатерины закружилась голова, она могла только согласиться с Шапуи и вместе с ним прийти к заключению, что члены английского правительства повредились рассудком. С облегчением прочла она о том, что Шапуи еще раз написал императору, умоляя его снова оказать давление на папу, дабы тот больше не откладывал вынесение вердикта. Дело стало совсем уж срочным, подчеркивал он, потому как недавний арест по обвинению в измене монахини из Кента показал, что Генрих решил жестоко расправиться с теми, кто выступает против него. Екатерина взмолилась, чтобы, когда дело дойдет до нее и Марии, боязнь ответных мер со стороны Карла остановила Генриха.

Она молилась и о кентской монахине, этом несчастном, заблудшем создании. Екатерина благодарила Господа, что твердо отказала этой женщине в аудиенции: если бы она с ней повстречалась, ее легко было бы приплести к делу об измене. Кромвель наверняка из кожи вон лез, лишь бы найти свидетельства того, что Екатерина когда-нибудь писала монахине или посылала ей устные сообщения. Но на этот счет Екатерина могла быть совершенно спокойна.

Перед Екатериной стоял лорд Маунтжой. За эти последние трудные годы на службе у королевы он сильно постарел и превратился в бледную тень того красивого, уверенного в себе молодого ученого, каким был когда-то.

Она понимала, что последние угрозы ей и Марии стали слишком сильным испытанием для этого добропорядочного человека.

– Ваша милость, – произнес Маунтжой срывающимся голосом, – я пришел сказать вам, что просил освободить меня от обязанностей вашего камергера. – Он замялся, видя, что глаза Екатерины наполнились слезами. – Я больше не могу быть участником травли, которой вы подвергаетесь. И не считаю частью своих обязанностей досаждать вам и тревожить вас, тем более что король брал с меня клятву служить вам как можно исправнее. Я бы предпочел содействовать ему в каких угодно делах, даже в опасных, чем и дальше быть замешанным в это.

– О, это очень печальный день, милорд, – сказала Екатерина, до глубины души тронутая столь откровенным выражением верности и поддержки.

Она уже давно подозревала, что лорд Маунтжой глубоко несчастен, ему не по нраву выполнять распоряжения, которые приходили из совета, но услышать от него открытое осуждение королю не ожидала.

– Вы столько лет служили мне верой и правдой, – сказала Екатерина, едва сохраняя спокойствие. – Я буду сильно опечалена, если вы покинете меня.

Она уже готовилась потерять еще одного верного друга, но тут пришел ответ от короля. Генрих не давал лорду Маунтжою уйти в отставку.

– Я так рада! – сказала камергеру Екатерина.

Ее переполняло чувство облегчения и благодарности, что Генрих невольно оставил при ней союзника.

Лорд Маунтжой взглянул на Екатерину с легким смущением.

– Отныне и впредь я буду делать все, что в моих силах, дабы облегчить вашу жизнь, – заверил ее старый слуга.

– Это будет для меня большим утешением, милорд. И если вам придется обходиться со мной сурово при посторонних, я пойму.

Вести от Шапуи теперь приходили довольно регулярно. Кажется, никто не догадывался, что набеги Элизы в Бакден имели какую-либо иную цель, кроме покупки провизии. Екатерина узнала, что монахиню из Кента заставили публично покаяться, ее провели по улицам Лондона до креста Павла, где была прочтена проповедь с порицанием в ее адрес. «Король хочет, чтобы парламент принял акт, осуждающий ее как виновную в государственной измене, – сообщал Шапуи. – Он не желает подвергать эту женщину открытому судебному разбирательству из страха, что это спровоцирует выступления против него. Даже король Ричард Третий не был настолько ненавистен народу, как этот король, и Леди тоже не пользуется особой любовью».

В декабре Екатерина узнала, что для дочери Анны образован двор в Хатфилде. Мария отказалась признать Елизавету наследницей отца и храбро отстаивала свое мнение: она, и только она является истинной дочерью короля, рожденной в законном брачном союзе. Мария открыто заявила, что не станет бесчестить свою мать, своего отца, Святую церковь и папу, признавая себя незаконнорожденной.