Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

Не знаю, смогу ли я быть полезной для Ксени, не изнуряя себя до изнеможения, но я рада быть рядом с маленьким Костей.

Большого Кости нет на свете вот уже семь лет. Я не знаю, передали ему мои дневники, прочёл ли он их, или же они так и лежат без движения в какой-нибудь подсобной комнате. Я имела дерзость вообразить их в виде книги, написанной для единственного читателя. Мне не нужно было его раскаяние, жалость или огорчение: я всего лишь хотела, чтобы он вместе со мной ещё раз вспомнил нашу жизнь и увидел в ней то, чего так упорно не замечал прежде.

А вторую часть моих записей пусть добавят к первой.

19 июня 1962 г.

Вот прошёл год, и я снова в Хабаровске. Я была полезной Ксене, но истощилась полностью. Жизнь всегда иная, чем представляется. Я была полезной, насколько может быть полезной 78-летняя женщина. Делала всё, что могла.

14 апреля 1965 г.

Каждый год я старалась приезжать в Барнаул к Ксене, делала для неё всё, что могла по возрасту и силе. Дважды у меня была пневмония, я провела 6 недель в больнице после сердечного приступа, мне больше 80 лет. Смогу ли я снова приехать в Барнаул? Нужно ли это? Моя дочь просто терпит меня, потому что я «полезна». Вот, опять это слово!

Раньше я задумывалась: имею ли право жить одна? Теперь я думаю, что заслужила право прожить сколько-то времени в мире и спокойствии, прежде чем умереть.

Я часто была несправедлива к Катерине, теперь вижу, что она мой лучший друг. Как бы я справилась в Хабаровске, с моим здоровьем и силами, без дружбы и заботы Катерины?

16 апреля

Если верить соседям, Катя провела три дня, отмывая мою комнату – мыла, убирала, стирала, и это с её болезнью сердца! Она приходит ко мне, она предвидит всё, что мне необходимо, – тысячу разных мелочей. Это настоящая дружба или чувство долга, ставшее ещё сильнее с возрастом? Кажется, Андрей заставил её поклясться, что она поможет мне, если он погибнет, я поняла это по некоторым словам. Я ей очень за всё благодарна.

(На этом записи, сделанные на французском языке в последней тетради дневников К. М. Лёвшиной, обрываются. Спустя несколько месяцев Ксения Михайловна умерла.)

Хабаровск, октябрь 2018 г.

Я всё-таки рискнула оставить Тараканову одну в апартаментах – и, забегая вперёд, скажу, что она меня не подвела: набегов на винные магазины не совершала и весь вечер, как обещала, смотрела телевизор. Там очень удачно показывали «Гардемаринов», любовь к которым Ира пронесла через всю жизнь.

– Мне не особо интересно ходить домой к незнакомым людям, – заявила Княжна, ну и я не настаивала: совсем не хотелось признаваться при Таракановой в своём многолетнем вранье. То, что надо будет сознаться, стало ясно ещё вчера.

Днём мы с Княжной ходили на рынок: мама велела нам обязательно привезти лимонник, сироп элеутерококка и красную икру (купили всё, кроме икры: Элла отсоветовала, сказала, что лучше брать у проверенных людей). Потом затащили покупки домой и снова пошли к Амуру. Эта река каждый день разная, сегодня она была спокойной и светло-зелёной, как мутный леденец. Если смотреть подолгу на гладкие волны, сама как будто разглаживаешься, распрямляешься, а то все последние годы была как крепко сжатый кулак… Ира тоже помягчела, выглядела отдохнувшей и молодой.

– Как думаешь, Андрей когда-нибудь поправится? – спросила она, глядя на очередной прогулочный теплоход.

Я растерялась:

– Не знаю. Иногда он выглядит совершенно здоровым.

– Это ваша Танечка во всём виновата, – без всякой злобы сказала Ира. – Если бы она тогда не устроила те разборки, ничего бы не было…

– Ира, ну при чём здесь Танечка! Нам сто врачей сказали, что в семье плохая наследственность. Шизофрения так просто не появляется.

– И всё равно. – Ира отвела взгляд от теплохода. – Всё равно это на него повлияло. Я так считаю. А ведь он был такой умный в детстве, ты помнишь?

– Он и сейчас не дурак.

– Да какая разница… Всё равно ему не выкарабкаться. Никакие деньги не помогут.

Я испугалась, что Княжна расплачется, но она только нахохлилась, как больной воробей.

– Вот интересно, почему чужие люди становятся иногда ближе родных? – спросила Ира, снова глядя на реку и теплоход. – Я часто думаю, Ксанка, что бы со мной было, если бы я не училась в одном классе с тобой и не встретила Димку.

Я хотела сказать, что тоже часто об этом думаю, но сдержалась и промолчала. Ира очень редко говорит о каких-то серьёзных вещах, я боялась спугнуть её.

– Вот ты считаешь, что я виновата в Димкиной смерти. Не надо делать такое лицо! Все так считают, кроме тёти Веры. Но я же на самом деле его раньше очень любила. До армии. До ареста отца. Потом-то мне уже всё равно было, с кем я живу, что делаю, пью или не пью, ем или не ем. Я ненавидела вас всех за то, что вы мне помогаете, жалеете, относитесь как к убогонькой. Димка получался весь такой герой: не бросил, не побоялся ответственности, взял с ребёнком… Я каждый день просыпалась, думала: ну зачем я опять здесь? Есть же люди, мечтающие жить, пересаживающие себе какие-то чужие органы, а я ненавижу, Ксанка, каждый день ненавижу свою гадскую жизнь. Пусть бы лучше разобрали меня на органы! Печень только негодная, а так я вполне себе донор. Главное, чтобы всё это исчезло.

Княжна обвела широким жестом панораму Амура и сама при этом засмеялась:

– Не, ну здесь-то нормально и пусть оно остаётся, а я чтоб исчезла… Тебя ведь, Ксанка, я тоже ненавидела. А Влада вдруг стала мне говорить, что я на самом деле тебя люблю как сестру. А сестру я, кстати, вообще не люблю и не вспоминаю: если на улице встречу, то не узнаю. Это Владка у психологов нахваталась такого. Я тебя ненавидела за то, что ты вся такая благородная – даже семью свою не создала, чтобы с нами валандаться! Что Андрюшу вытаскивала постоянно, что работала, что вся такая умная, экономная, что долги наши отдавала… Ты ничего не говорила, не жаловалась, но у тебя в каждом жесте было такое презрение ко мне, что мне выть хотелось, – вот я и выла, то в Ревде, то в Каменске. Они там ничего про меня не знают, им вообще всё равно, с кем бухать.

А я там, как все угомонятся, не могла спать даже пьяная – закрою глаза и вижу колечки, которые отец нам со Светкой дарил, с мёртвых снятые. Вижу, как ползаю на карачках по той комнате, где Димка застрелился, собираю кусочки черепа: ведь человека надо хоронить целиком, как он иначе воскреснет? Я эти кусочки потом сложила в коробочку от часов, которые ему на «четвертак» дарили, коробочку вместе с ним похоронили. Вижу, как под окном на Цвиллинга бомжи собирают подгорелые кастрюли – их с кухонь вынесло взрывом. Мать того газовщика вижу. Олега, папашу Андрея. Тебя с этими твоими пакетиками сахара. Ксанка, зачем она нужна, такая жизнь, где хорошего было – на чайной ложке, а плохого – хоть залейся?

– Но ведь была эта чайная ложка, всё равно была!