Под флагом цвета крови и свободы - Екатерина Франк

– Я все сделаю, отец, я клянусь! – с жаром пообещал мальчик. Джек обхватил его лицо ладонями и заглянул прямо в глаза:

– Ты должен сейчас сесть в шлюпку вместе с остальными и поехать на берег. Будет немного страшно, но с тобой останутся мистер Макферсон и Эрнеста, они помогут, если… если что-то пойдет не так. Слушай, не перебивай! Я непременно нагоню вас позже, а пока ты должен быть храбрым и сильным. Обещаешь? И еще кое–что. То, что произошло сегодня с дядей Генри – ты ведь все видел, правда? Так вот, если про него будут говорить что-нибудь дурное или даже он сам скажет – не верь. Это все неправда…

– Разве он не предатель? – удивленно воскликнул мальчик и тут же просиял: – Если честно, я и сам не верил в это. Дядя Генри ведь очень хороший человек, и ты тоже всегда…

– Да, да, сынок, – вновь прижимая его к себе, кивнул Рэдфорд. Сухие глаза его заблестели: – И еще, Роджер. Если… если я задержусь немного, то… быть может, мистер Макферсон и Эрнеста отвезут тебя к твоему дедушке.

– К капитану Джону Рэдфорду с острова Меланетто? Я знаю о нем!

– Да. Так вот… Он удивительный, особенный человек, и ты наверняка будешь сначала очень сильно восхищаться им – как я в свое время… – Джек на мгновение умолк и затем продолжил настойчиво: – Но запомни: никогда, ни при каких условиях не оставайся с ним наедине! Держись поближе к Эрнесте, к Макферсону – они тебя защитят, если что-то пойдет не так.

– Что же может… – удивился искренне Роджер, и Джек с негромким, усталым смешком уткнулся носом в его взъерошенную макушку:

– Не перебивай, тараторка!

– Я уже не маленький…

– Да, Роджер. Знаю. Не так много времени нам с тобой выпало, но… – еще раз, напоследок крепко обняв сына, он позволил себе прикрыть на минуту глаза. – У меня никогда раньше не было детей – может, даже и были, но я о них не знал – а мой отец, он… не всегда вел себя так, как мне казалось правильным. Наверное, это участь всех отцов, но с тобой – просто знай это и запомни навсегда – с тобой я всегда старался вести себя так… как мне хотелось когда-то, чтобы поступали со мной. А теперь иди, сынок, помоги мистеру Макферсону – вам скоро предстоит отправиться на берег.

***

Эдвард плыл долго, временами размышляя о том, хватит ли у него сил. Он не был ранен – едва испанцы, завидев их, открыли огонь, Дойли нырнул под воду и несколько минут остервенело двигался вслепую в том направлении, которое казалось ему противоположным вражеским судам. Когда он рискнул подняться обратно на поверхность, чтобы глотнуть воздуху, выяснилось, что все уже было кончено: те пираты, которые не погибли при обстреле, под укрытием скал спешно пробирались обратно к кораблю. Расстояние между ними и самим Эдвардом было уже в добрую треть мили, поэтому прежде всего Дойли отдышался – у него все еще кружилась голова и мелко дрожавшие руки и ноги с трудом держали ослабевшее тело на плаву. Еще плохо понимая, что делает, он развернулся и короткими, неровными движениями погреб дальше, хрипло нашептывая что-то мирно плескавшейся вокруг воде, уютно розовевшему над ней небу и самому себе, слабому, задыхающемуся и не верящему еще в свое спасение: пожалуйста, еще немного, еще чуть–чуть – пусть все останется так, как есть сейчас! Еще только одну минуту!..

Но минута прошла, а за ней другая, и третья, и четвертая – а тяжелые громады испанских галеонов молчали, словно забыв об одиноком крохотном человечке, барахтавшемся неподалеку от них.

Кое-как он добрался до длинной цепи валунов, ухватился за скользкую от воды, замшелую поверхность и улегся на нее грудью, тяжело втягивая в себя воздух. Отдышавшись, он поднял голову: скалы теперь были слева от него, и все позиции противника, все восемь галеонов – как на ладони; неразличимый для них, Эдвард поглядел на грозного врага и хрипло, торжествующе рассмеялся. Но веселье его было недолгим; и, все еще лежа на камне, Дойли принялся напряженно размышлять, что ему делать с неожиданно обретенной свободой.

Разумеется, самой первой – и заведомо проигрышной, как он осознал секундой позже – была мысль вернуться на «Попутный ветер» и сообщить оставшимся в ловушке пиратам о расположении противника: с такими сведениями и штурманским гением Эрнесты им не составило бы труда добраться до суши. Однако – Дойли шумно втянул в себя воздух и проскреб ногтями широкие дорожки во мшистом ковре, покрывавшем заросший камень – он отлично помнил, какими взглядами провожали его на самоубийственную вылазку матросы и даже другие добровольцы, и понимал: спасение команды не гарантирует ему жизни. В минуту опасности и крайней нужды в ее талантах Морено смогла одолеть Рэдфорда, но как только необходимость в них отпадет – капитан сможет завершить начатое. Умирать на потеху пиратам Эдварду не хотелось совсем.

Более простой – и жестокой – стала мысль обратить все случившееся себе на пользу: ведь Рочестер ничего еще не знает! А если отправиться к нему сейчас, успеть раньше всех осведомителей и потребовать… нет, попросить, вежливо и настойчиво попросить себе должность в его торговом флоте в обмен на нужные сведения? Насколько Эдвард знал этого хладнокровного, но ловкого и сообразительного дельца, тот ценил в окружающих эти же качества и вполне мог согласиться на подобное требование. Это же действительно стоящий шанс начать все сначала!

Но Эрнеста… черт побери, Эрнеста, оставшаяся среди тех пиратов – единственной из них, не желавшей ему смерти! – Дойли с тоской застонал, вспоминая ее последний доверчиво–понимающий взгляд. И тот поцелуй… Черт, как же он мог подписаться на такое? Быть может, самое правильное для него сейчас – распрощаться со всей этой историей раз и навсегда? Добраться вплавь до берега, разыскать людей, назваться новым именем и больше никогда, никогда не вспоминать капитана Рэдфорда и его команду… Забыть и Эрнесту Морено, пиратскую принцессу, еще при жизни ставшую легендой своего дикого народа – народа, у которого нет ни страны, ни правителей, ни законов, а лишь зыбкие, очерченные рамками человеческой воли границы – забыть и ее, и прекрасную Мэри Фостер, жениться, осесть на этой проклятой и благословенной одновременно земле и больше никогда…

Все ниже и ниже клонилось, розовея, солнце, а Эдвард продолжал думать, лежа ничком на огромном валуне и прислушиваясь к шелесту волн под собой. Наконец он шевельнулся, повел затекшими плечами, сполз обратно в воду, развернулся и поплыл – обратно, к темной скалистой гряде ущелья.

***

В карцере было спокойно и почти смертельно тихо – на каком-то издевательском контрасте над верхней палубой, бурлившей висевшим в воздухе человеческим нежеланием умирать. Во всяком случае, Генри не пытался перепилить чем-нибудь прутья клетки, разогнуть их или еще каким-нибудь способом выбраться на свободу. Вместо этого он сидел, прислонившись спиной к шершавой, едва обработанной тонким слоем полустершейся смолы и поросшей какой-то дрянью дальней стене, уронив на грудь голову – его выбившиеся из стягивавшего их на затылке шнурка смоляные кудри почти полностью закрывали лицо. Со стороны могло показаться, что он спит – до того спокойной и мирной была эта поза – однако, едва скрипнула дверь, юноша сразу же поднял голову и, ухватившись за решетку, одним рывком вскочил на ноги. Джек молча сделал шаг ему навстречу, и их взгляды встретились.