Генрих VIII. Жизнь королевского двора - Элисон Уэйр

может подойти какая-нибудь из высокородных французских дам, однако Генрих, проявляя особую разборчивость и не желая рисковать, потребовал, чтобы семь или восемь женщин привезли в Кале и он мог посмотреть на них. По указанию разгневанного Франциска французский посол Гаспар де Колиньи, сеньор де Кастийон, ответил: «Во Франции не принято отправлять девиц из благородных и королевских семейств для осмотра, как лошадей на продажу. Почему бы вашему величеству не отправить послов, которые сообщат вам об их внешности и манерах?» – «Ей-богу, – возразил Генрих, – я доверяю только себе, и никому больше. Это дело касается меня слишком близко. Я хочу увидеть их и пообщаться с ними, прежде чем принять решение». Кастийон дерзко ответил: «Тогда, может быть, вашей милости будет угодно оседлать их одну за другой и оставить ту, которая окажется объезженной лучше всех? Так ли обращались в прошлом с женщинами рыцари Круглого стола?» У короля хватило такта сделать вид, что ему стыдно, «он рассмеялся и одновременно покраснел», после чего быстро сменил тему3. Генриху нравился скабрезный юмор Кастийона. Рекомендуя ему Луизу де Гиз, посол сказал: «Возьмите ее, она все еще девственница, и вы сможете сделать проход по своей мерке». Король от души расхохотался, похлопывая Кастийона по плечу4.

Другой претенденткой на трон консорта была племянница Карла V, прекрасная Кристина Датская, которая вышла замуж за Франческо Сфорца, герцога Миланского, но в шестнадцать лет овдовела. Говорили, что внешне она напоминает Мадж Шелтон, и Гольбейна отправили в Брюссель, чтобы написать ее портрет5. Король был очарован и начал вести себя как пылкий обожатель – приказывал музыкантам исполнять глубокой ночью любовные песни и велел устраивать при дворе представления масок. Однако потенциальная невеста не проявляла такого же энтузиазма, несмотря на заверения Томаса Ризли в том, что его повелитель – «самый нежный джентльмен, а натура у него столь мягкая и приятная, что, думаю, до сего дня никто не слышал из его уст много гневных слов». Кристина ответила, что, если бы у нее было две головы, она с удовольствием предоставила бы одну в распоряжение его величества6.

В июле Генрих, как обычно, отправился охотиться, по пути заехав на южное побережье, «чтобы посетить свои порты и гавани»7. По возвращении, осенью, он устроил в главном холле Уайтхолла беспрецедентную публичную дискуссию с лютеранином-радикалом Джоном Ламбертом, арестованным за ересь. Любопытствующие зрители столпились на многоярусных лесах, возведенных вдоль стен специально для того, чтобы все могли слышать, как государь защищает доктрину своей Церкви. Король, облаченный в белый шелк, сидел под балдахином с гербами, с одной стороны от него стояли епископы в лиловых одеждах, а с другой – лорды, судьи и джентльмены Личных покоев. Ламберта привели под стражей и поставили перед ними. Генрих обратился к узнику достаточно добродушно: «Эй, приятель, как тебя зовут?» Ламберт ответил, что его имя – Джон Николсон, но его знают как Ламберта. Король, «сурово нахмурив брови», продолжил: «Я не стал бы доверять тебе, носящему два имени, будь ты хоть моим братом». Ламберт попытался подольститься к королю, но тот перебил его: «Я пришел сюда не для того, чтобы слушать похвалы себе!» – и спросил Ламберта, верит ли тот в доктрину пресуществления. Поюлив, узник заявил: «Я ее отрицаю». Генрих предупредил, что его отправят на костер, если он продолжит упорствовать в своем мнении, но потратил пять часов на спор с ним, пытаясь его спасти. В конце концов, видя бесплодность своих усилий, Генрих спросил: «Ты хочешь жить или умереть? У тебя пока есть свобода выбора». Ламберт не отрекся от своих убеждений, и король, поднимаясь, изрек: «Так и быть, ты должен умереть, покровительствовать еретикам я не стану». Через шесть дней Ламберта сожгли на медленном огне в Смитфилде8.

После нападок Реджинальда Поула на короля в 1536 году его родственники находились под надзором. Кромвель, видевший в этих реакционно настроенных отпрысках дома Плантагенетов постоянную угрозу новому порядку и своему положению, собрал немало улик против них – достаточно для того, чтобы король, и без того подозрительный, убедился в реальности угрозы, нависшей над ним самим и его троном. Часть самой компрометирующей информации исходила от брата лорда Монтегю, Джеффри Поула, который признал свою вину и согласился давать показания, чтобы спастись самому. Заговор, видимо, существовал, и его участники действовали крайне глупо и неосторожно, однако вряд ли их планы были настолько зловещими, а сама группа – настолько сплоченной, как это было представлено королю.

В ноябре 1538 года Кромвель нанес удар, уничтожив всю партию Белой Розы, которая состояла из близких родственников короля. Эксетера заключили в Тауэр по обвинению в покушении на жизнь Генриха и заговоре с целью узурпации трона; леди Эксетер арестовали вместе с супругом за изменническую переписку с Шапюи; брата кардинала Поула лорда Монтегю, их мать леди Солсбери и сэра Эдварда Невилла, бывшего компаньона короля по турнирам и врага Кромвеля, тоже отправили в тюрьму за сговор с Эксетером. Большинство их поддерживали регулярные контакты с кардиналом Поулом. Даже ни в чем не повинные сыновья Эксетера и Монтегю, еще совсем юные, оказались в Тауэре9.

Король любил Невилла и предостерегал его от связей с Монтегю, однако сильно разгневался, узнав, что Невилл отпускал уничижительные замечания о Личных покоях. «Кровь Господня! – будто бы говорил тот. – Из меня делают дурака, но я смеюсь и предаюсь веселью, чтобы скоротать время. У короля тут сборище всяких подлецов, которые не смеют ни глаз поднять, ни слова молвить, и будь моя воля, я бы предпочел любую жизнь прозябанию в Личных покоях».

Девятого декабря Эксетер, Монтегю и сэр Томас Невилл были обезглавлены. Леди Эксетер позже получила прощение, но ее сын Эдвард Куртене и юный Генри Поул остались в Тауэре, как и леди Солсбери: в 1539 году парламент лишил ее, вместе с родственниками, прав и состояния10.

Рождество 1538 года двор провел в Гринвиче, в спокойной обстановке. Вскоре после этого пришло известие, что папа Павел III, потрясенный тем, как король обошелся со своими родственниками, приказал ввести в действие изданную его предшественником в 1533 году буллу об отлучении короля от церкви. Это изолировало Генриха от других европейских монархов, остававшихся в лоне Римской церкви, – папа теперь призывал их свергнуть английского короля. Был и другой недобрый знак: 12 января 1539 года давние враги Генриха, Карл I и Франциск I, подписали Толедский договор, обязавшись впредь не заключать союзов с Англией. Генрих немедленно принял меры к отражению возможного вторжения, усилил укрепления и приказал