Последний рыцарь короля - Нина Линдт

На следующий день король начал готовить оставшуюся сумму для выкупа. Монеты взвешивали на весах, по десять тысяч ливров помещалось в чашу. Взвешивали два дня, на второй выяснилось, что не хватает 30 тысяч ливров. Король поручил Жуанвиллю и Уилфриду одолжить их у маршала Ордена тамплиеров, так как магистр Гийом де Соннак был мертв. Маршал отказался открыть сундуки, ссылаясь на то, что там хранились деньги, данные Ордену в залог, и он не вправе ими распоряжаться.

Уилфрид впервые увидел, как Жан Жуанвилль потерял терпение. Обычно очень сдержанный и спокойный человек, сенешаль короля вдруг вспыхнул и закричал, что ему плевать на протесты маршала, что он должен сейчас же открыть сундуки именем короля и отдать денег на недостающую сумму. Денег нашлось только двадцать тысяч, по дороге обратно Жуанвилль просил Уилфрида не говорить никому, что он накричал на маршала. Так король решил, что маршал добровольно отдал деньги, и отправил ему благодарственное письмо.

Оставалось найти недостающие десять тысяч. Король написал во все ордена, прося выделить ему деньги, но все это требовало времени, а щедрость монашеских орденов уже не была столь высока, как в дни начала похода.

Вадик вошел к Кате, она сидела возле окна, с тоской глядя в сад. Услышав его, она даже не повернула головы. Ожидая, когда она наконец повернется к нему, он мог смотреть бесконечно долго на ее профиль с аккуратным носом, мягким подбородком и изгибом переносицы, который всегда напоминал ему вырезанные из бумаги профили дам пушкинской эпохи. Она не разговаривала с ним с праздничного ужина и ничем не желала объяснить свою обиду. Он терпеливо ждал, когда она захочет высказаться, приходя к ней каждый раз, когда у него появлялась свободная минута. Катя опустила голову к книге и заставила себя прочитать строчку, аккуратно написанную витиеватым почерком.

– Знаешь, о чем я думал, когда вместе с остальными видел каждый день казнь крестоносцев на площади Мансура? – нарушая молчание, спросил Вадик. – Что каждая секунда нашей жизни, каждая минута должны быть наполнены счастьем, потому что на пороге смерти нам часто кажется, что месяцы и годы были потрачены впустую. Мы вспоминаем дни, полные улыбок и смеха, но их так мало. Пока мы находимся в безопасности, нам кажется глупым делиться любовью с близкими, говорить им, что мы думаем. И только когда мы теряем их или гибнем сами, мы понимаем, что столько слов не было сказано, столько поцелуев и объятий остались неразделенными. Я думал о вас, о тебе и Ольге, мне казалось, я должен был почаще говорить вам, что вы мои подруги, что я люблю вас. Этот день никогда не вернется к нам, Катя. Сегодня больше не повторится. А ты сидишь здесь и упорно делаешь вид, что читаешь. Почему?

Слеза проложила свой путь по Катиной щеке, и она была рада, что Вадик не видел той стороны лица. Но капля упала на страницы книги. Катя подумала, что, может, спустя века кто-нибудь увидит пятно от слезы. Она захлопнула книгу и отвернулась к окну, украдкой вытирая щеку.

– Ты злишься, – вздохнул Вадик. – Но, черт побери, Катя, ведь мы с тобой не вчера родились!

«Вернее было бы сказать, завтра».

– …Мне кажется, ты вовсе не рада, что я вернулся, – с горечью произнес он.

Катя не выдержала и зарыдала, поднеся руку к лицу. Он подошел ближе, и она бросилась ему на грудь, всхлипывая от спазмов. Ей было ужасно обидно, что де Базен так и не появился у нее после того вечера в замке, ей было стыдно, что Вадик так превозносит ее, и она злилась на него за выходку с графиней. Но он по-иному расценил ее слезы.

– Мне тоже очень жаль, что она погибла. Мне не хватает ее, она всегда всего боялась, ты ее ругала, а я вас мирил. Никогда бы не подумал, что все может так закончиться, что Оля погибнет… Все это просто кошмар… Мне в первые месяцы все казалось, что я сейчас проснусь на диване в доме у барона, и вы будете рядом, и Артур, и все будут смеяться над моим сном… Но это реальность. Я видел, как убивали людей, настоящих, чувствующих, любящих, верящих до последней секунды в свое спасение, никто не мог осознать, что все это может случиться именно с ним.

Оттого, что Вадик не понял причину ее слез, Кате стало легче. Она отодвинулась, успокоилась и спросила, собрали ли нужную сумму для выкупа пленников.

– Нет, не хватает 10 тысяч ливров. Король не знает, где еще попросить о помощи, нам поступают просто копейки по сравнению с требуемой суммой. Возможно, придется ждать еще неделю, пока наберется нужная сумма, а ведь мамлюки так непредсказуемы. Король боится, что они могут озлобиться и казнить пленных.

Катя вспомнила Маргариту де Бомон, и ей стало жаль ее.

– Послушай, – вдруг сказала она, – а что если отдать королю изумрудное ожерелье?

– Какое? – спросил Вадик и, вспомнив, ужаснулся: – Да ты что, Кать, это же то самое фамильное ожерелье д'Эсте!

– Ну, да… Но ведь герцог д'Эсте с нас его не потребует. Оля погибла, мы, считай, ее наследники, а это ожерелье… оно мне покоя не дает, Вадик, оно меня измучило. Мне постоянно снятся кошмары, то оно меня душит, то тянет на дно, я ненавижу его, мне кажется, оно проклятое. Никому оно счастья не принесло – ни своему первому владельцу, ни Анне, ни Ольге… даже ребятишки, которых она купила на изумруды, и то несчастны. И я боюсь, что мне оно тоже ничего хорошего не готовит. Отдай его королю. Король к тебе хорошо относится, без его поддержки мы не останемся. Нужно избавиться от ожерелья. Так мы сможем спасти жизни крестоносцев. И пусть кошмары мучают мамлюков, но не меня.

С этими словами Катя подошла к столу и открыла сундук с многочисленными ящичками и коробочками. Достав плоскую алую коробку с золотым кованым верхом, она открыла ее и достала ожерелье. 197 изумрудов на невидимой кружевной нити из золота каскадом повисли в воздухе, словно они падали, но застыли в невесомости.

– Оно прекрасно! – сказал Вадик, с трудом переводя глаза с камней на Катю. – Не думал, что женщина способна расстаться с такой красотой.

– Способна, – сухо ответила Катя, передавая ожерелье другу. – Надеюсь, это поможет, и я действительно забуду о нем.

Ожерелье оценили в восемь с половиной тысяч ливров. Остальные деньги собрали с рыцарских орденов, и когда делегация сарацин подошла к Акре, король уже был готов отсчитать им двести тысяч золотых.

Сарацины привезли с собой весы, и все уже взвешенное крестоносцами золото было снова подвергнуто пересчету. Пока сарацины считали, один из рыцарей, ответственных за подсчет денег, сообщил королю с гордостью, что сарацины были обсчитаны на десять тысяч ливров. Король очень рассердился и велел пересчитать деньги перед ним, чтобы быть уверенным, что вся сумма целиком будет выплачена. Он велел немедленно вернуть 10 тысяч, потому что дал слово заплатить именно 200 тысяч и ни ливром меньше.

Жуанвилль, понимая, что король всерьез расстроен, наступил на ногу рыцарю и сказал Людовику, чтобы он не верил, что это была всего лишь шутка, ведь сарацины считают лучше всех и обмануть их невозможно. И тогда рыцарь, смущенный реакцией короля, подтвердил, что это была шутка.