Красный свет - Максим Кантор

«Спецсообщение Н. И. Ежова И. В. Сталину и В. М. Молотову о Б. Я. Менисе. 29 апреля 1937 г. По показанием троцкиста Римского Льва известно, что Менис является скрытым троцкистом. Имеются данные, позволяющие подозревать Мениса в шпионской деятельности. Считаю необходимым Мениса арестовать». Резолюции: «За. Молотов», «За. Ст.»

«Шифротелеграмма Л. П. Берии И. В. СТАЛИНУ 29 апреля 1937 года

Просим ЦК ВКП(б) разрешить арестовать Чичинадзе Виссариона, ныне работающего начальником Главгибропроекта Наркомтяжпрома СССР, проходящего как немецкий шпион и вредитель». Резолюция: «За арест. Ст.»

Каждый день собирал десятки бумаг – и на всякой надо было поставить резолюцию Сталину, иногда Молотову.

«Шифротелеграмма А.Т. Заликина И. В. Сталину об увеличении лимита для Башкирии. 12 октября 1937 года…Лимит, который был дан по Башкирии по первой и второй категории, явно недостаточен. Прошу увеличить лимит». Резолюция: «Т. Ежову. Надо увеличить лимит по первой и второй категориям. Ст.». Первая категория – это арест, вторая категория – расстрел. Сталин обыкновенно маркировал фамилии кружками и цифрами – против одного кружка писал «1», против другого – «2».

И каждый день – десятки документов.

«Вызвать в Москву и арестовать. Ст.», «Тов. Ежов, надо немедленно арестовать всех названных Акаповым военных. Ст.», «Всех этих военных надо арестовать. И. Ст.», «Ежову. Обратите внимание. Надо арестовать Плавника, Акапова. Надо раскопать Главконупр. Ст.», «Т. Ежову. Надо арестовать Сахата Мурадова с женой. Ст.», «Т. Ежову. Все ли названные здесь лица найдены и арестованы? И. Ст.». И много фамилий в кружочках. «Надо арестовать кой-кого. (См. в тексте) И. Ст.» – и в тексте двадцать четыре фамилии.

Предположения иных арестованных большевиков, будто Сталину никто не рассказывает о масштабах арестов, безосновательны. Ему рассказывали подробно; он хотел знать все. И всякое решение он взвешивал стремительно; и решал без колебаний, так же точно, как часом позже он принимал решение о движении дивизий Калининского и Западного фронтов. Он чувствовал, как петля затягивается вокруг России, – если не уничтожить всех подозрительных людей, будет плохо. Убивал он рьяно, в спешке, в запале. Перепуганным чиновникам мнилось, что Сталин преследует лично их, что он обуян жаждой убийства, что тирана сжигает чувство, определенное Блаженным Августином как «похоть власти». Это не так. Сталин стал убийцей точно так же, как он стал конструктором, генералом, строителем и инженером. Ежедневно на его стол ложились десятки протоколов от Ежова – но рядом с протоколами допросов оказывались сводки о суточной сдаче самолетов, танков, орудий; рядом – лежали сводки и донесения со всех фронтов; рядом – депеши политиков; рядом – докладные с заводов. Он убивал троцкистов и деятелей Интернационала, одновременно контролируя выпуск «Илюшиных-2» и «Петляковых-8», он растягивал фронт 20-й армии и диктовал меморандум Черчиллю. Надо было спешить.

Троцкий и заговор военных связаны меж собой – кто знает, как сегодняшние командиры поведут себя на войне; до конца ли выжгли предательство? Разоблачили многих, но далеко не всех; он волновался, что важное звено пропущено.

Следователи оборвали некоторые дела, не завершив: когда в 1939-м был арестован сам Ежов, сотни дел развалились – не успели сшить разрозненные эпизоды. Следователи вернулись к начатым в 1937– 1938-м и отложенным в 1939-м делах уже когда началась война. В свете военных действий предательство, считали следователи, будет заметнее. Но кто мог угадать масштабы сотрудничества Тухачевского с рейхсвером? Тухачевский выдал Гитлеру оперативный план, как сказал Сталин на оперативном заседании Военного соввета; но разве мы знаем, что именно военные успели передать Троцкому? Троцкий – не последний человек в армии; как распорядится знаниями?

В числе прочих подняли забытое дело Нины Алексеевны Дешковой, жены легендарного комбрига Григория Дешкова, изменника родины и германского шпиона. Дело Дешковой было сдано в архив, папка содержала бессмысленные, не оформленные в историю допросы, хотя обвиняемая продолжала находиться в следственной тюрьме – такое случалось.

Нину Алексеевну взяли в 1938-м в Архангельске – через четыре месяца после ее прибытия. Соседи сопоставили фамилию новой жилички с московскими процессами, направили запрос о Дешковой в следственный комитет Архангельского управления НКВД. В архангельской тюрьме держали месяц – но в Архангельске не допрашивали. Допросы Дешковой проходили в Москве, любопытно было связать ее показания с показаниями военных и даже с показаниями идеологических вредителей, скажем, Радека. Здесь, на пересечении военного заговора и идеологических диверсий – было еще много белых пятен. Харбинские ре-эмигранты, коммунисты Гоминдана, осадники из Польши, агенты Сикорского, беженцы из Германии, и, конечно, Коминтерн – непочатый край работы.

В 1938-м начинал допрашивать Нину Алексеевну Дешкову капитан Голованов, человек значительный. Голованов был человеком того типа, какой Герман Геринг характеризовал как «тип возрожденческой личности», Голованов занимался масштабными делами, выбивать признание у старухи ему было не интересно. Допрос длился недолго: Голованов подошел к Нине Алексеевне, сжал старушечье плечо – несильно сжал, просто сдавил двумя пальцами и попросил рассказать все подробно.

– А ну-ка, по нотам, с именами-фамилиями, весь персимфанс мне изложите, – сказал Голованов.

Встряхнул Дешкову несильно – а старуха потеряла сознание. Следователь даже не сделал попыток продолжить дознание; просто вышел из кабинета.

Следующий допрос уже вел старший лейтенант Альтман, тот самый, что допрашивал Енукидзе, – но и для Альтмана работа была мелковата. Обвиняемая Дешкова была измучена горем и страхом, она говорила крайне бестолково, часто плакала. Альтману показалось расточительным тратить время на этот материал. Тогда делом Дешковой занялся лейтенант Фалдин, он вел работу рутинно, без блеска. Правда, допросы Дешковой дважды посетил председатель Московского горкома партии Никита Хрущев. В его присутствии Фалдин проявлял больше усердия. Фалдин любил допросы, ему нравился жанр интервью – Егор Романович мечтал стать журналистом.

Из всех членов тогдашнего Политбюро только Никита Сергеевич Хрущев любил лично присутствовать на допросах и пытках, не брезговал порой и сам приложить руку к процедуре дознания. Хрущев был личностью эмоциональной: плясал перед Сталиным вприсядку и пел под балалайку матерные частушки – так некогда Федор Басманов развлекал царя Ивана; не следует из этого факта делать вывод о легкомыслии Хрущева или Басманова. «Батько Сталин, я всех уничтожу ради тебя!» – фразу Хрущева смогли оценить многие.

С 1935-го до 1938 года Хрущев (секретарь Московской городской и областной партийной организации), Ежов (нарком внутренних дел) и Успенский (начальник московского управления НКВД) образовывали так называемую «тройку»; подписями этой тройки скреплены приговоры того времени. В течение 1937 года из 136 секретарей райкомов партии в Москве и области на своих постах остались семь, остальные исчезли. Из 139 членов и кандидатов в члены ЦК погибли в результате репрессий 98, из 1966 делегатов XVII съезда – 1108. Брали непосредственно после съезда, и, когда Хрущев подписывал приготовленные Ежовым списки, он добавлял от себя до двадцати фамилий. Столичные жители, которые традиционно боятся 1937 года и до сих пор поминают «тысяча девятьсот проклятый», должны знать, что арестовывал их Никита Сергеевич Хрущев; секретарь Московского горкома партии лично контролировал ход арестов, требовал, чтобы цифры были впечатляющими; в 1937-м Хрущев ежедневно звонил в московское управление НКВД, спрашивал, как идут аресты. «Москва – столица, – напоминал Никита Сергеевич наркому Ежову. – Нам негоже отставать от Калуги или Рязани».