Красный свет - Максим Кантор

– Я, гражданин фашист, совсем не партизан, – сказал Ракитов, – я как раз наоборот: вор и шпион.

– Вор?

– Вор московский, а шпион германский. Дешков с Гамарником восстание готовили, ты что, не в курсе? По заданию абвера, между прочим. Оружие мы в квартире прятали. Гранат столько! Мне Гриша так сказал: власть возьмем, я коммунистов постреляю, а тебя генералом сделаю! – Ракитов достиг той стадии звонкого вранья, когда сам начал верить своим словам. – Генералом! Понял? Что, не слышал про шпиона Гамарника? Ваш шпион, германский!

– Шпион, значит?

– Вот те крест.

– Как же ты от Москвы до самого Ржева дошел? – спросила женщина. Когда Ракитов смотрел на нее через окно, женщина выглядела мягче. Вблизи оказалась опасной, и глазами она двигала медленно, ощупывая всякий предмет, который попадался взгляду. А глаза у женщины были непонятные, как у волка. Когда волку в глаза смотришь, нипочем нельзя догадаться, что волк думает.

– Испугался и пошел, пошел. Через лес, через болото. Чем дальше от коммунистов, тем спокойнее.

– Испугался?

– А ты бы не испугалась, сестра?

– В Москве часто аресты. Ты раньше про аресты не знал?

– Близко комиссаров увидел. Они как вошли в квартиру, сразу – посуду бить.

– Ты рядом был?

– На кухне сидел. Они спросили: а это, говорят, кто? Гриша говорит: это, говорит, водопроводчик.

– До самого Ржева дошел. Не заблудился. Не замерз.

– По деревням шел, где ночь посплю, где две ночи.

– Ты красных комиссаров не встретил?

– Я редколесьем не хожу, – сказал Ракитов, – я чащей иду, где красный не пройдет.

– Волков не боялся? – и глазами своими бесчувственными по Ракитову шарит, точно место выбирает, где укусить.

– Зачем волков бояться, – сказал Ракитов. – Волки понятливые. Они хороших людей не трогают.

– Всяких трогают, – сказала желтоглазая женщина. – А скажи, – вдруг спросила она, и глаза ее уставились в одну точку на Ракитовом теле, словно нашла она наконец место для укуса, – скажи мне: ты трех сестер в лесу не встречал?

– Каких сестер?

– Три старушки в домике живут. Они тебе не встретились?

– Не слыхал про таких.

– А зачем ты в Ржев пошел?

– Очень хотелось к своим.

– Мы тебе разве свои? – говорила женщина очень тихо, но градус опасности – а Ракитов хорошо чувствовал, когда опасность приближалась, – в комнате повысился.

– Здесь домом пахнет, – сказал Ракитов.

– Может, плохо нюхаешь? – нехорошо сказала, голос неприятный, лающий.

– Родной он мне, – сказал полный мужчина, входя в комнату. – Моей сестры сын. Вы уж не обижайте.

– Ты не говорил про родственников, Аладьев.

– Музыканты народ беспамятный, – сказал Василий Аладьев. – Заигрался я, задумался о высоком, вот и не сказал. Племянник это мой, композитор из Москвы.

– Композитор? – спросила женщина. – Ты, значит, музыку пишешь?

– Медленные вальсы, – уточнил Ракитов, – и оперу сочинить мечтаю. Дяденька, – сказал Ракитов, – как же я к тебе стремился! Вот, думаю, найду дядю Васю, и мы с ним оперу вдвоем напишем.

Иосиф Сталин относился к расследованиям партийных преступлений внимательно. Сталин утверждал, что троцкизм объединил усилия с фашизмом для разрушения Советской власти. На первый взгляд, это трудно доказать, поскольку Троцкий был евреем и говорил, что он за Интернационал трудящихся – а Гитлер евреев ненавидел и был против Интернационала. Однако, объяснял Сталин, логика антисоветской борьбы их объединяла.

Партийным уклонистам предъявляли обвинение в шпионаже в пользу Германии и Японии, что для многих из них явилось неожиданностью – однако в ходе следствия они и сами понимали: симпатия к Троцкому связала их с такими силами, о которых они не помышляли. Связь с германской разведкой могла быть не прямой: сперва искали свидетельство знакомства обвиняемого с любым человеком, который мог знать Троцкого (как пример врага, годился и Тухачевский, и Пятаков, но Троцкий подходил универсально), затем показывали, как Троцкий реально работал на германскую разведку, далее обвиняемого уличали в симпатии к фашистской идеологии – коль скоро он сторонник Троцкого, и следствию оставалось лишь соединить звенья в единую цепь. Так возникла группа обвиняемых, поименованная «право-троцкистский блок» – поскольку идеи лево-троцкистского блока были связаны с перманентной пролетарской революцией. Право-троцкистский блок (полностью разоблаченный в марте 1938 года на открытом процессе) продемонстрировал связь так называемых коммунистов с фашизмом, то есть явил гибрид, который в годы горбачевской перестройки (пятьдесят лет спустя) стали именовать «красно-коричневыми». Додуматься до такой связки непросто, впрочем, Мичурин и не такое скрещивал: а данный политический гибрид выявил прокурор Вышинский 12–13 марта 1938 года.

На обозрение народу выставили прежде уважаемых партийцев, ныне пособников фашизма: Рыкова, Бухарина, Крестинского и даже бывшего наркома внутренних дел Ягоду. Они сами признались в том, что способствовали ослаблению обороноспособности страны – и хотели торжества нацистской Германии над Россией. Некоторые пытались было спорить, но сдались логике следствия все. Иные даже припоминали неожиданные подробности, коих прокурор Вышинский предвидеть не мог.

Процесс право-троцкистского блока показал механизм образования «красно-коричневых»: уклонист = троцкист = вредитель = фашист = германский шпион. Открытым однажды методом с тех пор и пользовались. Либеральные мыслители, которые оживили сталинский термин в ходе перестройки, применяя словечко «красно-коричневый» столь же бойко, как прокурор Вышинский, затруднились бы показать, как коммунист, желающий равенства трудящихся, и фашист, утверждающий неравенство этносов, могут объединиться, – это показать непросто. Однако для Сталина данная связь была очевидной.

Сегодня, анализируя процессы тех лет, применяют два подхода. В первом случае предлагается считать, что у вождя народов развилась паранойя преследования, и он убивал всех подряд, ведомый жаждой крови и страхом. Во втором случае доказывают, что Сталин выдумывал несуществующие заговоры, фабрикуя абсурдные обвинения, чтобы убрать политических конкурентов. Не вполне понятно, в чем именно была конкуренция, если взгляды оппонентов сфабрикованы, но, в целом, считается, что так называемые процессы – плод садистической выдумки тирана. Не было троцкистско-зиновьевского блока, не было заговора Троцкого, не было планов переворота – было лишь истребление прежней ленинской гвардии и создание однородно-послушной массы партийцев. Впрочем – и это простой факт – ленинская гвардия состояла из профессиональных заговорщиков, из людей, прошедших подполье, привычных к составлению тайных планов. Считать, что их опыт долгой конспиративной работы – истлел, и профессионалы разучились составлять комбинации, невозможно. Они могли не освоить экономическое планирование, но забыть, как вербуется связник и как из трех колеблющихся делается триста согласных – они не могли. Дело не в том, что фракционеры были врагами Сталина или недругами советского режима – дело в том, что они были профессиональными революционерами, никакой другой профессией не обладали, а эта профессия была освоена блестяще. Поскольку и сам Сталин был профессиональный революционер, он понимал, какой шаг у профессиональной оппозиции будет следующий. Однажды он увидел развитие событий предельно ясно.