Зеркальный вор - Мартин Сэй

Тот въедливый сбир проявил особый интерес к зеркалу, сделанному Сереной и Верцелином. Зачем он попросил Гривано его описать? Может, он догадался о его предназначении? Тогда не исключено, что расследование и впрямь направлено против еретиков — или адептов тайного знания. Возможно, дело в очередных трениях между Республикой и Папой, в связи с чем Совет десяти берет на заметку всех магов в городе, предвосхищая всплеск активности инквизиции. Остается надеяться, что власти еще не подозревают о намеченном побеге мастеров-зеркальщиков.

Обиццо до сих пор не оповещен о последних изменениях в плане. Как с ним связаться, при этом не наведя сбиров на его след?

Гривано открывает свой сундук и достает из него письменные принадлежности: перо, два флакона чернил, лист бумаги. Долго сидит за столом, глядя на чистую страницу. Потом встает и снова начинает расхаживать по комнате.

Солнечный луч из щели между шторами сдвигается на дюйм по полу. Гривано подходит к окну и раздвигает шторы, заливая комнату светом, а потом возвращается к сундуку. Извлекает из потайного отделения пачку векселей и шифровальную решетку, прячет их в карманах дублета, а на их место помещает пару эзотерических книг. Сбиры при обыске наверняка вскроют днище сундука — пусть думают, что тайник предназначен для всякой сомнительной литературы. Ящерица отбросила хвост.

Гривано осматривает новый пистолет с кремневым замком, сожалея, что не нашел времени съездить на Лидо и опробовать его в каком-нибудь безлюдном месте. А ведь он планировал это сделать. Теперь придется действовать наобум.

Он оттягивает курок до его фиксации — что требует немалого усилия из-за очень тугой пружины — и вставляет кремень в зажим. Спускает курок: сноп искр и громкий щелчок заставляют его зажмуриться. Резкий запах щекочет ноздри.

Гривано протирает механизм замка, чистит ствол, ковыряет иголкой затравочное отверстие и сдувает крошки с его краев. Подсыпает черные зерна пороха на полку и закрывает ее, после чего насыпает порох в ствол. Точное количество пороха для заряда ему неизвестно. Пусть лучше будет перебор, чем недостача, решает он. Отрезает кусочек войлока, вкладывает в него тяжелую свинцовую пулю и шомполом туго загоняет ее в ствол. Затем ослабляет свой пояс и засовывает за него пистолет с таким расчетом, чтобы его рукоятку было удобно достать правой рукой, сунув ее между полами мантии. Послеполуденное солнце отбрасывает на пол его четкую тень, по которой он, поворачиваясь то одним, то другим боком, проверяет, не топорщится ли мантия, выдавая наличие оружия. Результаты осмотра его удовлетворяют.

Снова усевшись за стол, он берет лист бумаги и аккуратно его надрывает, прижимая к краю столешницы. Затем таким же образом отделяет узкую полоску от меньшей части листа. Обмакивает перо в один из флаконов — чернила в нем бесцветны, как вода, — и быстро пишет, после чего дует на бумагу, чтобы надпись быстрее подсохла и стала невидимой. Далее чистит перо, открывает вторую чернильницу и пишет на обратной стороне бумаги, теперь уже черным цветом. Краткое послание: несколько ровных строчек мелкими буквами.

Свернув этот клочок в плотную трубочку, он перевязывает ее нитью, выдернутой из медицинской марли. Затем — пригнувшись, чтобы его не могли заметить с улицы, — пробирается в угол, где штора выходит за пределы оконного проема, и прячет записку в ее складках, за подшитым краем.

Теперь, пожалуй, он готов.

Уходя, он оставляет ключи в замках обоих сундуков — большого дорожного и маленького врачебного. Это хорошие, дорогие замки; будет жаль, если их сломают.

Мир снаружи встречает Гривано неистовой, пугающей ясностью. Солнце сползает к горизонту, тогда как на другом краю небосвода бледным изогнутым мазком уже обозначился месяц. Порывы ветра проносятся между зданиями, и полупрозрачные переменчивые облака, как ангелы мщения, стремительно летят на восток. Ультрамариновый небесный купол обманчив — от него можно ждать любых погодных сюрпризов. А все, что раскинулось под этим куполом, кажется суетным, преходящим и недолговечным.

Каждое лицо в толпе видится Гривано как через увеличительное стекло; каждая поверхность воспринимается столь резко и отчетливо, словно он касается ее не взглядом, а пробует на ощупь. Уже много лет минуло с тех пор, как он в последний раз испытывал такой страх, предельно обостряющий все чувства. Особенно тревожит то, что его как будто перестали замечать обычные горожане, которые с каким-то сомнамбулическим равнодушием то и дело загораживают ему путь. В этой толпе он несущественен, почти бесплотен.

Кто не обделяет его вниманием, так это недруги. Иногда это сбиры, узнаваемые по их широким плащам, а иногда — просто долгий взгляд какого-нибудь нищего, водоноса или шлюхи, которые тотчас отводят глаза, когда он поворачивает голову в их сторону. Неужели такое наблюдение велось за ним все время с момента приезда в город, а он лишь теперь смог его распознать?

Он шагает быстро, с целеустремленным видом, звонко ударяя железным наконечником трости по брусчатке или беззвучно вонзая его в грязь; но в действительности цель у него сейчас только одна: озадачить сбиров и разобраться в их тактике. Он пересекает Риальто вдоль и поперек, как минимум дважды проходя по каждой улице; он заглядывает в лавки и церкви, а иной раз так внезапно сворачивает за угол, что застает врасплох даже самого себя. Методы слежки понемногу выясняются: обычно один сбир следует за Гривано до конца квартала и затем исчезает в толпе, а его тут же сменяет другой. Гривано переходит по новому мосту в Мерчерию и бродит по ее оживленным улицам, пока колокола не отбивают предпоследний час этого дня. Он вновь пересекает Гранд-канал, теперь уже на лодке. За весь долгий вечер это первая передышка: он сидит под навесом, скрестив натруженные ноги, тогда как ветер мечется над каналом, рябя поверхность воды, а сбиры взирают на него с обоих берегов.

Они, должно быть, пришли к выводу, что Гривано дожидается темноты. В этом они правы лишь отчасти. У него есть шансы связаться с Обиццо еще до того, как одиночный удар колокола возвестит о заходе солнца; и он не намерен эти шансы упускать.

В Риальто закрываются ставни, торговцы катят по домам тележки, ковры исчезают с подоконников. Гривано посещает лавку ножовщика, выпивает бокал вина в таверне. Ждет наступления золотистых предзакатных сумерек. Люди в плащах теперь держатся ближе к нему. Рано или поздно их терпение иссякнет — они решат, что либо уже прозевали ключевой момент, либо Гривано отказался от своего намерения. И тогда сбиры нападут. У него нет хорошей легенды, которую он мог бы поведать под пыткой, а сейчас, на ходу, ее уже не придумаешь и не отрепетируешь. Если его схватят, они так или иначе вытянут из него всю правду.

Время близится: последние солнечные лучи засверкали на шпиле колокольни Фрари. Он ускоряет шаг, сворачивая к площади Сан-Апонал, на которой сходятся несколько улиц. Бросив взгляд через плечо, замечает двух сбиров, спешащих за ним по пятам.

На площади он смешивается с толпой и озирается, задержав дыхание, пока не находит тех, кто ему нужен: мальчишек-фонарщиков, которые в ожидании темноты смеются и развлекаются своими плебейскими играми на ступенях паперти. Гривано устремляется к ним.