Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

несутся к переезду, на дистанции в 50 шагов, подводы с ранеными. Стоя на самых рельсах, генерал Марков придает большей рыси тем из них, что, по его мнению, не проявляют ее достаточно энергично.

С напряженным вниманием следит рота за начавшимся оживлением около орудия подполковника Миончинского.

Неожиданно, в самый патетический момент, новый и не предвиденный программой элемент сосредоточивает на себе общее любопытство. Этим элементом является едущая мелкой рысцой подвода с пятью или шестью пассажирами. Проезжая по дороге между орудием и жаждущими хлеба и зрелищ зрителями, на переезде она натыкается на генерала Маркова.

– Что за люди? – гремит генерал.

– Мы члены Рады, – слышится ответ едущих.

– Что вы – я вижу, а чему вы рады – я не понимаю! – с силой опуская свою нагайку на спины лошадей, рявкает генерал Марков.

Лошади, не ожидавшие удара, дернули и понеслись через переезд, едва не поскидав на землю радующихся своему естеству пассажиров, провожаемых гомерическим хохотом и еще долго скачущих по степи, очевидно опасаясь преследования.

Этот небольшой дивертисмент прерывается проснувшимся орудием подполковника Миончинского, пославшим в сторону красного бронепоезда свой первый увесистый гостинец. Со своей удобной для наблюдения, но не для сидения позиции на телеграфном столбе «кобель на гвозде» подает какие-то знаки, после чего следует второй выстрел нашего орудия. Очень скоро экзальтированные жесты на столбе не допускают сомнения в том, что и второму бронепоезду «по суслам попало!».

Новый гром аплодисментов и новые крики «Браво!».

Сойдя с переезда, генерал Марков идет, смеясь, к подполковнику Миончинскому:

– Не хотят сегодня воевать «товарищи»! – И, обращаясь к сидящему у дороги полковнику Плохинскому: – Назар Борисович, пошлите вперед квартирьеров!

Это радостное известие срывает лживую маску с лица степи, порождая сомнение в ее бесконечности. По два человека от каждого взвода поднимаются с земли и идут вперед. Вскоре поднимается и вся рота, и снимается со своей позиции артиллерия. Сзади подходят какие-то части – вероятно, арьергард.

В своем надоедливом постоянстве опять потянулась степь. Прошли 3–4 версты – и никакого признака станицы. Опять огласил степь скорбный голос: «Да э-э-эх, да ы-ы-ых», и опять пропели: «У Васьки четыре ноги», и опять рассмешил прапорщик Игнатов прочтением фразы «Попы пели с дьяконами»: «Покой око – по, покой еры – пы, покой око покой еры – попы» и т. д.

Но вот, наконец, перед глазами появилась низенькая черточка плетней, защищающих станицу от наседающей на нее степи.

Под радостную песню, повествующую о пострадавшей балде некоего лорда Виорделя и о часах, в которые пахнут розы, и о тех, когда пахнут матросы, под залихватский припев: «Эх, Матрешка, эх, Матрешка, хороша ты, наша жизнь!» – вступила рота на улицу станицы. И жизнь рисовалась в сплошных розовых тонах, обещая каждому отдых, сон, высушенную одежду, горячую пищу и все, что только можно было представить себе для полного благополучия и благодушного сибаритства!

Однако этим греховным мечтам не суждено было осуществиться; третий взвод был назначен в полевую заставу. Мерсите вам ужасно!

Эта последняя фраза по-русски произносится:

– Покорно вас благодарим!

Бронепоезд[201]

Ласково смотрит весеннее солнце в светлое лицо зачарованной им степи. Ожила она, красавица, – дождалась своего суженого! Для него скинула она свое серое зимнее покрывало; для него оделась в праздничные наряды свои, зелеными лентами свежей зелени разукрашенные; для него готовит платье подвенечное из белой ткани расцветающих вишен. Глядеть на нее – и то радостно!

А тут еще и другая радость, будто сестричка ее родная, к сердцу ластится: встал, наконец, Тихий Дон, и Кубань за ним поднимается. Стряхнули они с себя смрадные чары красной нечисти. Вслед за Воскресением Христовым воскресли!

И все кругом так радостно: и весело бегущие лошадки, и белые тряпочки на папахах восставших казаков, и приветливые лица казачек. Машут они белыми платочками, выносят глиняные чашки с варениками, смеются, улыбаются, подмигивают. Приветствуют 1-ю роту. Даже подводчики – и те веселы! Видно, и вправду наступило что-то новое. Никому и в голову не приходит спросить, куда и зачем едут на подводах добровольческие части. Конечно – в бой! Но разве может быть теперь что-либо серьезное? Так, военная прогулка, визит товарищам. Завтра же, верно, и обратно!

Осталась позади станица, а впереди светлая, радостная степь. На одной из подвод веселый поручик Недошивин раздобылся большой миской с варениками, а поручик Успенский ухитрился получить целый жбан холодной вкусной сметаны и, кстати, потрепать по щеке закрасневшуюся красавицу казачку. Весело! Вареники со сладким творогом обмакиваются в сметану и исчезают во рту. Пиршество! С соседних подвод появляются гости и разделяют дорожную трапезу. Необыкновенное скопление людей у одной подводы возбуждает любопытство взводного командира капитана Згривца, видимо усмотревшего в этом нарушение порядка и считающего своей обязанностью его восстановить. Его встречают с особым радушием.

– Ну и будя, – говорит он, видимо довольный, вытирая усы, и, разогнав по своим подводам «гостей», бежит к своей.

И смеется кругом степь, и, радуясь на свою красавицу, смеется ей солнце.

В сером, все темнеющем плаще навстречу бегущим подводам медленно идет вечер. Пришел. И уже не серый: снял он свой плащ. Стоит за ним, вся в черном, тихая ночь и обдает своим теплым дыханием. Словно растет она, до самого неба доходит, зажигает на нем звезды и выше идет; только подол своего платья по земле волочит.

Остановились подводы. Попрыгали на землю люди, построились и двинулись в непроглядную темень уснувшей степи. Черным покровом своим окутала их ночь, распустила черные косы свои и закрыла ими звезды. Руку вперед протяни – так и пальцев своих не увидишь.

– Рота, стой!

Долго стоит рота.

– Командира 3-го взвода к командиру роты!

И снова долгое, тягостное ожидание. И время стало: не то полночь, не то три, а может быть – и больше.

– Поручик Успенский! – раздается голос капитана Згривца. – Шесть человек под вашей командой для охранения фланга! Поручик Недошивин, прапорщик Штемберг, прапорщик Тихомиров, прапорщик Евдокимов, прапорщик Рубашкин, прапорщик Васильев – за мной!

Потонули в темной степи призрачные тени отделившихся от роты людей. Спит степь: ни звука, ни шороха. И снится ей: то припадая к земле, то согнувшись, медленно двигаются вперед, рассыпавшись редкой цепочкой, беззвучные людские тени. Вот залегли они и долго лежат неподвижно, слушая тишину ночи; вот опять встали, двинулись вперед и снова залегли.

– Не бойтесь, родненькие, пусто кругом, никого нет, – шепчет им сонная степь.

– Господин поручик, перед нами железнодорожная насыпь, – докладывает шедший впереди поручик Недошивин, – сажени три-четыре высотой.

– Поднимайтесь на насыпь, – приказывает поручик Успенский, – и, если обнаружите противника, пришлите сказать. Возьмите с собой одного человека.