Зеленый Марс - Ким Стэнли Робинсон

С Земли приходили дурные вести, и число участников собраний росло. На этих собраниях царила атмосфера не страха, но решимости (при этом Майя часто вспоминала взгляд с фотографии Фрэнка над ее раковиной). Битва за Нигерию между бывшими союзниками, «Армскором» и «Субараси», окончилась использованием биологического оружия, обе стороны отрицали свою ответственность. Люди, животные и растения Лагоса и прилегающих территорий были выкошены ужасными болезнями. И на собраниях молодые марсиане говорили зло, их глаза сверкали из-за отсутствия какой-либо законности на Земле, отсутствия достойной доверия власти. Наднациональный порядок слишком опасен, чтобы позволить ему править на Марсе!

Майя позволила им говорить целый час, прежде чем сказала им просто:

– Знаю.

Да, это было так. Она почти плакала, глядя на них, – ведь они были так шокированы несправедливостью и жестокостью. Потом она прошлась по пунктам декларации Дорсы Бревиа, описывая тот конгресс и объясняя каждый пункт и его последующую реализацию на Марсе.

Они были взбудоражены, и эта часть дискуссии распалила их сильнее, чем любые жалобы на Землю: они стали не столь раздраженными и заметно воодушевились. И пытаясь визуализировать будущее, основанное на декларации, Майя заставляла их смеяться. Они рисовала для них нелепые сценарии коллективного счастья, где все живут в мире и гармонии. Им была знакома вздорная, ограниченная реальность их общежитий, и рассказы Майи вызывали у них взрывы хохота. Когда они смеялись, в их глазах загорался свет, даже она чувствовала легкую улыбку, преображавшую невидимую карту морщинок ее лица.

И тогда она оканчивала собрание, понимая, что проделала хорошую работу. В конце концов, в чем смысл Утопии без радости? Зачем борьба, если в ней нет смеха юности? Это было тем, чего никогда не понимал Фрэнк, по крайней мере в свои последние годы.

Она отказывалась от мер безопасности Спенсера и вместе с участниками собраний выходила из комнаты. Они спускались по лестнице и оказывались на улице. Иногда они гуляли вдоль берега, заглядывали в кафе или отдыхали в парке. Майя пила с ними вино, а порой и ужинала. В такие моменты она не сомневалась, что нашла один из ключей к революции, (кстати, о существовании которого Фрэнк даже не знал, лишь подозревал, глядя на Джона).

– Конечно, – произнес Мишель, когда она вернулась в Одессу. – Но Фрэнк вообще не верил в революцию. Он являлся дипломатом, циником, контрреволюционером. Радость была ему не свойственна. Для него это был вопрос выживания.

Однако с некоторых пор Мишель частенько с ней не соглашался. Он научился взрываться, а не утешать ее, когда она чувствовала потребность в борьбе, и она была признательна ему (драться ей хотелось все реже и реже).

– Да ладно тебе! – возразила она в ответ на его характеристику Фрэнка, а потом потащила Мишеля в постель, где насиловала его просто ради удовольствия, чтобы вовлечь его в царство секса и радости.

Она-то понимала, что Мишель считал своим долгом компенсировать ее перепады настроения, и была благодарна за стабильность, которую он пытался подарить ей. Но иногда, паря на вершине кривой, она не видела причин не наслаждаться своим эфемерным счастьем. Краткие моменты невесомости казались подобием духовного оргазма… И она буквально волокла его к этому уровню, и тогда он тоже улыбался, как и она сама.

Затем они могли вместе спуститься вниз, выйти за ворота, пройти к ее кафе, в расслабленном и мирном настроении сесть спиной к бару. Они слушали музыканта, терзавшего гитару и отбивавшего ритм фламенко, или стариков, которые играли бесконечное танго. Майя успокаивалась, что-то рассказывала Мишелю о работе в бассейне, а потом умолкала.

Однажды летним вечером сорок девятого М-года они со Спенсером пошли в кафе. Они долго сидели в сумерках, наблюдая за скопившимися медными облаками, сияющими над далеким льдом под пурпурным небом. Западные ветры гнали воздушные массы над Геллеспонтом, и выразительный облачный фронт стал частью их повседневной жизни. Правда, некоторые тучи были особенными, металлическими, осязаемыми, словно минеральные статуи, которые никогда не снесет ветром. Из их черных брюх изрыгались молнии, которые били прямо в лед.

Внезапно раздался низкий рык, земля слегка задрожала, и серебряные приборы рассыпались по столу. Они схватили стаканы и встали, как и все остальные. Взволнованная Майя увидела, что они все бессознательно смотрят на юг, на лед.

Люди выбегали из парка на обрывистый берег и становились напротив стены купола, глядя вдаль. Там, в затухающем индиго заката, было заметно какое-то движение – как раз на краю черно-белой массы. Что-то тяжелое перекатывалось по равнине…

– Вода, – произнес кто-то рядом с Майей.

Все двинулись вперед, как на траверзе, не выпуская стаканы из рук и без единой мысли в голове. Они приблизились к бетонному основанию купола и замерли напротив невысокой, по грудь, стены, всматриваясь в тени на равнине. Черное на черном с вкраплениями белых пятен, мечущихся туда-сюда… На секунду Майя вспомнила наводнение в долине Маринер и содрогнулась, загнав воспоминание обратно, как рвотный позыв. Она была шокирована его едкостью и отчаянно пыталась убить эту часть своего сознания. Море Эллады шло к ней – ее море, ее идея, заполняющая теперь склон бассейна. Миллионы растений умрут, как приучил ее помнить Сакс. Бассейн талой воды Лоу-Пойнта становился все больше, соединяясь с другими резервуарами воды, растапливая подтаявший лед, разогретый долгим летом, бактериями и потоками тепла от взрывов, произведенных на глубине. Наверное, разбился какой-то гигантский айсберг, и теперь поток зачернял равнину к югу от Одессы. Ближайший край находился уже в пятнадцати километрах от людей.

Теперь бассейн в основном смахивал на смесь соли и перца, с преобладанием перца впереди и соли позади. Земля светлела, в то время как небо темнело, что всегда придавало пейзажу ирреальный вид. Морозный пар вился над водой, сверкая отраженным светом Одессы.

Прошло, наверное, полчаса, а все на краю обрыва стояли и смотрели в полной тишине, которая кончилась, лишь когда поток начал замерзать, а сумерки сменились ночью. Тогда окрестности огласили человеческие голоса и электронная музыка в кафе двумя домами ниже. Раздался звонкий смех. Майя вернулась в бар и заказала шампанское для их столика, чувствуя бодрящий подъем и эйфорию. На сей раз ее настроение звучало в унисон с реальным миром. Она хотела отпраздновать причудливое зрелище их вырвавшейся на свободу мощи, которую они пестовали столько времени.

И Майя предложила тост всему кафе:

– За море Эллады и моряков, которые будут ходить по нему, избегая штормов и айсбергов на пути к дальнему берегу!

Они приветствовали ее тост, а люди выше и ниже по обрыву подхватывали его, передавая дальше. То была поистине буйная минута. Цыганский оркестр разразился некой вариацией матросской песни, и Майя почувствовала, что расплывается в улыбке. Да, давненько ей не было так хорошо! Даже обсуждение вероятности другой волны, способной накрыть и смыть Одессу, не могло согнать с ее лица эту улыбку. В офисе они очень точно просчитали всевозможные погрешности – Майя знала, что любая крупная волна была маловероятна и практически невозможна.