Живые люди - Анна Сергеевна Родионова

«Мало ли кто и что принесет на обуви с улицы, а вдруг туберкулез?»

Наконец поезд тронулся. Немного проехал и опять встал. Тишина повисла могильная. Раздались русские голоса – не венгры. А Нюта подготовилась, знала кое-что по-венгерски. Могла сказать «спасибо», «извините», «здравствуйте» и «до свиданья». Но в коридоре были русские, говорили что-то отрывисто и сердито.

Вдруг раздвинулась дверь их купе.

– Здравствуйте, – неприятным голосом сказал один пограничник, а другой уже шарил глазами почему-то по потолку: как там спрятаться.

Все четверо протянули паспорта.

– По порядку, – голосом директора школы рявкнул главный.

Потом попросили всех выйти в коридор и начали шмонать под нижними полками.

Потом попросили открыть чемоданы. Нюта открыла сумку «Аэрофлот» – самая последняя мода в Москве. Пока младший копался в ее белье, главный подозрительно посмотрел на Нюту, сверяя ее лицо с паспортом:

– Это ваш паспорт? – спросил он.

– Да, – ответила подследственная, пока еще не везущая ничего из перечисленного выше, но уже вызывающая подозрение.

– Анна Савельевна Смирнова?

– Да.

– Какого года?

– Что какого года? – не поняла Нюта.

– Сколько вам лет?

– В марте исполнилось семнадцать.

Пограничники стали совещаться. Нюта выглядела на тринадцать-четырнадцать, но никак не на семнадцать.

– Это чье? – спросил младший, указывая на висящие брюки – предмет Нютиной гордости. Подруга перешила их из старых поношенных польских джинсов своего брата. Там, конечно, были заплатки, но при ходьбе абсолютно не заметно, если не наклоняться.

Главный внимательно смотрел за действиями младшего. Трое пассажиров купе: папа, мама и девочка лет десяти тоже наблюдали очень внимательно.

У Нюты замерло сердце: подсунули, суки, наверное. Или деньги, или наркотики. Зачем я, дура, выходила в коридор? Нюта никогда в жизни не видела этих наркотиков, но много о них читала. Она страшно побледнела, главный перенес свой внимательный взгляд на нее.

– Это что? – спрашивал младший, указывая на зашитые карманы. Семейство оживилось в предвкушении криминала.

– Карманы.

– Это мы видим, а почему они зашиты?

– Чтобы заплатки поставить.

Младший моментально вывернул джинсы наизнанку и там действительно были две заплатки на причинном месте – при этом хорошо были видны отрезанные карманы.

Главный заинтересовался, и они оба совместными усилиями вскрыли обе заплатки.

– Что это? – спросил главный.

– Дыра, – ответила Нюта.

– А что тут было?

– Дыры не было.

– А что было?

– Было красиво.

– Что вы тут хранили?

– Брат хранил себя.

– Чей брат?

– Брат подруги.

Разговор становился идиотским. Пограничники переглянулись и быстро вышли.

– Что, всё, что ли? – спросила у соседей Нюта.

Те молчали, как партизаны на очной ставке.

Через какое-то время дверь купе открылась, и на столик брякнулся Нютин паспорт. В паспорте была нужная отметка – разрешение на выезд.

Вскоре поезд тронулся, и соседи стали подобрее.

– У нас такие джинсы в детском мире продают, если с вечера занять, можно купить, – молвила жена.

– Да вы там сами все купите, не расстраивайтесь, – подтвердил муж. – Там даже из капстран джинсы бывают.

* * *

Опять остановка, опять пограничники, теперь венгерские. Идут веселые, шлепают штемпели, не глядя, абы куда. Как будто мы их самые лучшие друзья. И не давили их танками в пятьдесят шестом.

– Тешшик, – сказала Нюта, протягивая паспорт, и: – Кесенем сэпэн, – получая обратно. – Висонт латашро, – крикнула им вслед.

Соседи уважительно молчали, может, и вправду шпионка. Но своя, языки знает.

Поезд опять тронулся и такое невероятное счастье охватило Нюту, какое, наверное, испытывали заключенные концлагерей, покидая свою юдоль скорби и оказываясь в мире без страха, в счастливом мире счастливых людей. И она подумала, что хочет здесь жить всегда. Да ну, этого институтского дипломника. Другого найдет.

Лариса была совсем не в таком восторге от Венгрии. Опять временное жилье. Квартира, конечно, большая, и была приходящая посольская уборщица, и зарплату платили неплохую, к тому же еще давали деньги, они назывались «представительские», их надо было тратить на гостей из СССР. Очевидно, Нюту занесли в этот список, потому что первым делом Лариса повела ее в дорогую парикмахерскую – салон, где ей сделали умопомрачительную изысканную прическу – как для очередной пробы в каком-нибудь фильме. Потом купила ей платье, которое Нюте не понравилось, но что делать: «дареный конь» был очень скромно сшитый, с аккуратно вырезанной горловиной и длиной до колена, юбка умеренно расклешенная. А хотелось, как Моника Витти, носить юбку с разрезом до верху и чтоб блузка расстегнута до половины.

Артур тоже сделал сестре подарок. Все трое отправились на премьеру в знаменитый оперный театр на оперу «Ревизор». Имя композитора-классика было неприличное – Ене Хубаи. Нюта на эту тему очень резвилась. Билеты – два в партер и одно под люстру. Действий было три – разделили честно: каждый из них по очереди сидел под люстрой, где ничего не было видно, но немного слышно.

Первым наверх отправился Артур и очень мило провел время – там сидели в основном студенты консерватории. Под арию городничего ему удалось поболтать с одной скрипачкой, которую звали Шуша. История имела продолжение. Угадав в нем меломана, Шуша пригласила Артура на свой экзамен, что послужило впоследствии основой для небольшого романа, длительностью в один семестр, после чего студентка исчезла из его жизни, уехав куда-то замуж.

Во втором акте наверх отправилась Лариса. Это немного удивило Шушу, она даже спросила, а что случилось с тем милым молодым человеком в очках. Но Лариса, люто ненавидевшая венгров и их язык, полностью проигнорировала ее вопрос, сказав по-русски: «Гоголь – великий русский писатель».

Во время второго действия под дивертисмент купцов с взятками, Нюта шепнула брату, что собирается замуж за одного дипломника, но пока ничего не говорит родителям – что их волновать. Тем более что мама все время болеет – бесконечное воспаление легких, уже третий месяц. Артур заволновался, представив патлатого режиссера-алкоголика, и, конечно, антисоветчика. Он только спросил, а сколько ему лет, но на них сердито зашикали – вообще венгерский язык очень шипящий.

Третье действие Нюта провела под люстрой в размышлениях, зачем она сболтнула лишнее. Артур передаст родителям, папа взовьется, мама начнет кашлять. «Я – дура. Надо сказать, что я пошутила».

Артур в это время делился с женой новостью про Нюту. Лариса спросила: сколько ему лет? «Не знаю, – сказал Артур, – наверное, старше ее, дипломник. Знаешь, надо ей объяснить, что мужчина в этом возрасте захочет детей, а куда ей сейчас дети?» Лариса смолчала.

Общий могучий хор громко спел немую сцену. Зал бурно захлопал. Многие даже встали. Певцы вышли на поклоны.

В зале было все советское посольство – в антракте и после Артур бесконечно с кем-то раскланивался. И главное, их позвали на банкет. Еда была очень острая, но Нюте понравилась. А вот кофе в крошечной чашечке – это был ужас: такой крепкий, что его надо было сразу запивать стаканом холодной воды.

Обратно ехали с колотящимся от кофе сердцем. «Не привык наш русский организм к таким дозам, – думала Нюта. – Да ну ее, эту Венгрию. Может, все-таки лучше замуж».

*