Михаил Федорович - Вячеслав Козляков

Еще вечером 10 июля, накануне праздничного дня, в московских церквах начали служить торжественные молебны. С амвонов объявляли указы о предстоящем празднестве и необходимости являться на торжества в золотом (!) нарядном платье. Странно должно было смотреться это золото нарядов среди московских развалин и пепелищ, которых не избежал даже Кремль. Но то, что золото стало возвращаться в Москву, подтверждает приходно-расходная книга золотых и золоченых денег, бесстрастно зафиксировавшая их появление в Разрядном приказе накануне венчания на царство. Так, 9 июля было получено 2 тысячи московок золоченых — очевидно, для раздачи во время венчания[67].

Освященный и земский собор, избравший Михаила Романова на царство, представляли во время торжеств казанский митрополит Ефрем и воеводы князья Дмитрий Тимофеевич Трубецкой и Дмитрий Михайлович Пожарский. Для воевод земского ополчения настал час триумфа. Они приняли самое непосредственное участие во всей церемонии и исполняли в ней самые ответственные и почетные обязанности. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский и будущий казначей Никифор Васильевич Траханиотов руководили приготовлениями к церемонии, «берегли со страхом» символы царской власти — бармы и царский венец — на Казенном дворе. Затем князь Дмитрий Михайлович участвовал в препровождении этих регалий в Царскую палату, где передал шапку Мономаха в руки дяди царя Ивана Никитича Романова. После поклонения символам царской власти и целования креста царем Михаилом Федоровичем шапку Мономаха понесли в соборную церковь. Возглавлял эту почетную процессию боярин Василий Петрович Морозов; князь же Дмитрий Михайлович Пожарский нес царский скипетр.

Наконец настали главные события церемонии. Царь Михдил Федорович вышел из своих палат и направился к Успенскому собору. Впереди царя шел успевший вернуться в царские палаты с известием о завершении всех приготовлений боярин Василий Петрович Морозов. Михаила Федоровича сопровождали окольничие и десять избранных стольников. Эти молодые люди, начинавшие служить стольниками вместе с Михаилом Романовым, войдут в элиту будущего царствования, поэтому перечислим их имена в том порядке, как они названы в «Чине венчания»: князь Юрий Яншеевич Сулешев, князь Василий Семенович Куракин, князь Иван Федорович Троекуров, князь Петр Иванович Пронский, Иван Васильевич Морозов, князь Василий Петрович Черкасский, Василий Иванович Бутурлин, Лев Афанасьевич Плещеев, Андрей Андреевич Нагой, князь Алексей Михайлович Львов. Далее за царем следовали бояре, дворяне, дьяки, остававшиеся в Москве члены избирательного собора из состава уездного дворянства и другие люди. По словам «Чина венчания», «было же тогда всенародное многое множество православных крестьян, им же несть числа».

В Успенском соборе царь принял шапку Мономаха, скипетр и яблоко (державу) и выслушал поучение казанского митрополита Ефрема, говорившего царю о необходимости «блюсти» и «жаловать» своих подданных: «Боляр же своих, о благочестивый, боголюбивый царю, и вельмож жалуй и береги по их отечеству, ко всем же князьям и княжатам и детям боярским и ко всему христолюбивому воинству буди приступен и милостив и приветен, по царскому своему чину и сану; всех же православных крестьян блюди и жалуй, и попечение имей о них ото всего сердца, за обидимых же стой царски и мужески, не попускай и не давай обидети не по суду и не по правде». В науке существует давний спор о выдаче царем Михаилом Федоровичем некой ограничительной записи во время своего избрания. Думается, что «программа» нового царствования, содержавшаяся в речи митрополита Ефрема, и была таким внутренним императивом царского самоограничения. Только в этом, нравственном, смысле и можно говорить о принятых тогда Михаилом Федоровичем обязательствах перед подданными.

Кульминация торжеств 11 июля состояла в обряде помазания на царство. В глазах собравшихся это придавало божественный характер власти Михаила Федоровича и окончательно делало законным воцарение вчерашнего боярского недоросля.

В тени всего этого апофеоза остался еще один руководитель земского ополчения — боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Ему доверено было держать царский скипетр (царский венец был передан боярину Ивану Никитичу Романову, а яблоко — боярину князю Борису Михайловичу Лыкову). Но не об этом мечтал честолюбивый тушинский боярин, еще в начале 1613 года безуспешно уговаривавший казаков на «предвыборных» пирах избрать его в цари. Автор «Повести о земском соборе» запомнил, как после объявления царем Михаила Романова «князь же Дмитрей Трубецкой, лице у него ту и почерне, и паде в недуг, и лежа много дней, не выходя из двора своего с кручины, что казны изтощил казаком…». Стоя с царским скипетром в момент помазания царя Михаила Федоровича, боярин князь Дмитрий Тимофеевич должен был переживать сложные чувства.

Уже в царском чине Михаил Федорович прошествовал из Успенского собора в собор Михаила Архангела, где приложился к гробам великих князей, а оттуда — в Благовещенский собор. Только здесь мы видим среди участников торжеств главу московского правительства боярина князя Федора Ивановича Мстиславского, осыпавшего золотыми царя во время его выходов из кремлевских соборов. После завершения всех обрядов оставшиеся на земле золотые были в давке разобраны народом («каждый что взя на честь царского поставлення»). По обычаю состоялся званый пир: «и потом вси царской трапезе приемные быша, пиру ж зело честну и велику сотворяеми». На этом царском пиру многие также получили дары из рук самого царя. Но, пожалуй, главный его «подарок» знати состоял в том, что в течение трех праздничных дней участники пира могли забыть о местнических счетах, отмененных Михаилом Федоровичем на время торжеств «ради царского обиранья».

…Перед царем Михаилом Федоровичем стояло в этот момент множество задач. Одну из них — главную — нужно было решить любым путем: вывести страну из тупика Смуты. Дорога эта была новая и неведомая, а начать свой путь Московскому государству предстояло во главе с 16-летним юношей.

Между вольницей и государевой службой. — Войско Баловня. — Последние «вольные» казаки

Не раз встреченное в тексте слово «казаки» нуждается в разъяснении. В нашем представлении казачество чаще всего ассоциируется с полувоенными формированиями на окраинах государства или с Запорожской Сечью. Однако чтобы понять судьбы казачества в Смутное время, нужно отрешиться от такого взгляда и вспомнить о другом, исконном значении слова «казак», которым, по «Словарю древнерусского языка» И. И. Срезневского, называли «наемного работника» в монастырских и частных вотчинах[68]. Главный принцип казачьей службы состоял в личном почине, выборе свободного человека, кому служить. Со временем найм стал толковаться расширительно и включил для «казаков» воинскую службу, ставшую их основным занятием. При этом для людей средневековой Руси существовал большой простор для игры словами: «казание» (наставление, увещевание), «казенный», «казити» (повреждать), «казнь», — в таком окружении жило слово «казак» в русском языке. В. О. Ключевский писал: «В Московской Руси еще в XVI–XVII веках повторялись явления, которые могли возникнуть только при зарождении казачества. В десятнях конца XVI века встречаем заметки о том или другом захудалом уездном сыне боярском: „Сбрел в степь, сшел в казаки“. Это не значит, что он зачислился в постоянное казацкое общество, например, на Дону; он просто нашел случайных товарищей и с ними, бросив службы и поместье, ушел в степь погулять на воле, заняться временно вольными степными промыслами, особенно над татарами, а потом вернуться на родину и там где-нибудь пристроиться»[69].